Прокл густо покраснел, достал тощий кошелек, заштопанный леской ноль-один, пересчитал деньги и сказал тихо:
— Четыреста.
— Сколько-сколько? — не расслышал председательствующий.
— Четыреста! — продублировал Мишка робкого друга, да так зычно, что зазвенели печально хрустальные люстры.
— Четыреста чего?
— Просто — четыреста.
Члены комиссии по приватизации запереглядывались, зашушукались, закачали мудрыми головами. И лишь один не изъявил никаких чувств. В полном равнодушии к разбазариванию госсобственности, он сладко спал, подперев тяжелую голову костылями рук.
— Однако, — в изумлении промямлил председательствующий.
Прокл представил: сейчас позвонят в колокольчик, выйдут из-за кулис омоновцы в шерстяных масках, возьмут его за воротник и задницу и под одобрительные аплодисменты членов комиссии вышвырнут вон. Но лысый, в меланхолии пошарив рукой под столом, извлек молоток, почесал им затылок и стукнул по столу, перепугав спящего члена комиссии.
— Продано!
— С ума они, что ли, все там посходили? Капитальное строение, сто пятьдесят тысяч книг — по цене одной книги, — расстраивалась женщина старорежимного вида, оформляя покупку. — Скажите, ну зачем вам сельская библиотека?
— А это, извиняюсь, не ваше дело, — вежливо ответил за Прокла опытный Хряк. — Вы лучше у своего долбаного правительства спросите, чего оно хавлом щелкает, зачем торгует, если торговаться не умеет.
— Действительно, зачем мне новостаровская библиотека? — удивился Шайкин, выйдя на воздух и с легкой растерянностью рассматривая заверенные гербовыми печатями документы.
— Значит, так, — с доброжелательной снисходительностью успокоил его покровитель Хряк. — Поезжай в свою Новостаровку. Ищи начальство. Суй под нос документ. Будет вякать, скажи: ты что, контра, против курса правительства прешь, против демократизации и реформ? Потом идешь в библиотеку и забираешь все, что тебе нравится. Я, например, беру Большую советскую энциклопедию. На нее всегда спрос. Остальную макулатуру под бурные аплодисменты дарю школьникам. Здание продашь местным жителям по договорной цене. Лучше всего — тому же начальству. Меньше волокиты, больше взаимопонимания. Затем сердечно прощаешься. Энциклопедию можешь продать мне.
В полдень ветреного июньского дня на старом, дребезжащем ржавой жестью автобусе Прокл Шайкин в неожиданном качестве капиталиста-мироеда въехал в свое родовое гнездо — Новостаровку. Душа самоубийцы молчала, свернувшись калачиком и накрыв глаза хвостом, потому что не было действенней лекарства от ее злых насмешек, чем тоска. Сердце щемило от жалости к родному захолустью. Село, сохраненное детской памятью как самое красивое место на земле, выглядело одряхлевшим и облезлым, будто холодными северными ветрами из него выдуло душу. В обширных грязных лужах, в канавах вдоль грейдера, заполненных небесной водой, купались утки. Причем рядом с домашними плавали и дикие. Столбы, ограды, плетни и сами дома, если, конечно, не обрушились, стояли нахилившись. Вообще не было ни одного предмета, который бы стоял прямо. Даже автобус и встречная бричка катили по покатому грейдеру как-то бочком. Мела поземка из красновато-коричневой пыли. Редкие жители шли полулежа на ветре. Причем исключительно старики и инвалиды. Будто все молодое и здоровое поднялось на крыло и было унесено рыжим колючим ветром в иные края. Прокл с внезапной пронзительной тоской вспомнил новостаровских красавиц и плечистых парней, своих одноклассников. Двое из них в десятом классе выполнили норму мастеров спорта по лыжам. Пыль забивала глаза, скрипела на зубах. Вековая березовая роща между двумя оврагами, образованными ручьями, вытекающими из двух родников, была вырублена. Посередине опустевшего холмика торчало лишь одно высохшее дерево, словно белая молния, испепелившая рощу. Овраги завалены разным хламом так, что из-под мусора не видно ручьев. Откуда теперь новостаровцы черпают воду и куда бегают объясняться в любви в этом выцветшем мире?
