— Берез много, — отвечает незнакомец смущенно, — у меня веревки нет.
Удивился Охломоныч. Неужели есть люди его обездоленней?
— А что же ты вешаться-то придумал без веревки?
— Долгая история, — тихо ответил лесной человек, потупя взор.
— А куда нам спешить? — рассудительно говорит Охломоныч. — Садись, рассказывай. Как звать-то тебя, земляк?
— Фома. Фома Игуаныч. Можно просто — Фома.
— А что же это ты, Фома, за штаны держишься?
— Да вот ремешка нет. Спадывают.
Прикинул Охломоныч на глаз размер талии Фомы, вспомнил с грустью складешек, верно служивший ему без малого тридцать лет, и отгрыз зубами кусок веревки. Зубы, слава богу, никому не подаришь.
— На-ка, подпояшись, а то как вешаться будешь. Повиснешь, а штаны и спадут. Несерьезно.
Подвязал, сопя, Фома штаны. Талия еще меньше, чем Охломоныч думал, оказалась. Совсем без живота человек. Зато бантик вместо пряжки красивый получился. Фома от усилий запыхался. Сел на землю и спиной к березе прислонился. Охломоныч рядом присел и, поглядев вверх на шуршащий стог листьев живой виселицы, сказал:
— Давай, Фома Игуанович, рассказывай. Внимательно тебя слушаю.
И поведал косматый лесной человек под печальный вороний хор еще более печальную историю своей жизни.
В лесхозе закрыли семилетку, и учитель пения Фома Игуаныч остался без работы.
Пышнобедрая красавица жена его настаивала на переезде к родителям в Новостаровку, но даже думать об этом Фоме Игуанычу было страшно.
Тоска по родине, словно бешеный пес, набрасывалась на него сразу за околицей у последних плетней родного захолустья, где от покосившегося столба-указателя крутым виражом в глубь леса уходил грейдерок, весь в колдобинах и ухабах. Тоска, вцепившись в штанину крепкими зубами, не отпускала ни на шаг, а стоило этот шаг все-таки сделать — загрызала до смерти. От ее утробного, свирепого рычания сотрясались душа и сердце бедного Игуаныча.
Есть, оказывается, такая болезнь — ностальгия, бич поэтических душ. Слава богу, не заразная. Одни лишь думы о переезде ввергали Фому Игуаныча в такую безысходность, что и жить не хотелось.
— Нет смысла, — говорил он жене виновато, — в Новостаровской очень средней школе уже есть учитель пения. К тому же новостаровские учителя больше года не получают зарплату.
— И есть же, прости Господи, такие ненужные профессии, — удивлялась жена-домохозяйка.
Хотя, справедливости ради, следовало сказать, что к тому времени в Новостаровке никто не получал зарплату.
— Да и дом жалко бросать, — робко приводил новый аргумент против переезда Фома.
