С этими словами, прижав к себе обеими руками книгу неизвестного миру философа, одноглазый крадучись, на цыпочках отошел от костра и вскоре растворился в темноте, как сахар в чае.
Прокл нес на плече столбик от узорной чугунной ограды. Он был тяжелым, но очень красивым. Особенно набалдашник: четыре лица смотрят на четыре стороны света и у каждого — свое настроение. Жалко было бросать это произведение искусства в сырой, сумеречной чаще. Хотя и тащить неизвестно куда было глупо. Разве что назло чужому голосу. Прокл уже совсем было решил бросить приятную ему, но бесполезную вещь, как лес внезапно посветлел и кончился.
Пошли бесконечные огороды, обильно заросшие сорняками. Бурьян — выше человеческого роста и стоял так часто, что не давал упасть хрупким, обветшавшим плетням, колья которых прогнили от земли и стали доступны дождевым червям. Забор, через который попытался перелезть Прокл, рассыпался под ним в прах. Однако упругий бурьян, густо перекрученный «березкой» в белых, как бабочки, цветах, не пропустил через себя. В этом сорняке Прокл запутался, как щука в сети. Пройдя вдоль череды узких и длинных огородов, он спустился в низину. Земля в этом месте была коричнево-рыжей от глины, с белыми пятнами солончака, а огород представлял собой бесплодное, высохшее дно лужи, растрескавшееся от зноя такыром. Рыжие в трещинках плитки с белыми разводами и приподнятыми краями хрустели под ногами, как панцири мертвых черепах.
По этому проходу Прокл вышел на улицу. Перед домами, изъеденными древоточцами, стояли высохшие деревья без коры. Дожди и солнце сделали суходрев голубым. В носу першило от трухи. В вымершей и выцветшей деревне было тихо, пыльно и ветрено. Ни собак, ни ворон, не воробьев. Лишь равномерно гудел ветер, волнуя бурьян и раскачивая деревья. Казалось, этот звук исходил от вибрирующего солнца, зависшего в пустоте выцветшего неба. Прокл хотел заглянуть в окна ближайшего дома, но густая непроницаемая пыль изнутри и снаружи, покрывшая стекла, не дала ему это сделать. Он лишь услышал мерзкий шорох тьмы невидимых жуков-древоточцев.
Свернув в переулок, Прокл увидел посредине дороги, состоящей из пыли, изрисованной ветрами в мелкие узоры, туалет, сколоченный из догнивающего горбыля. Рядом с ним спиной к Проклу на корточках сидела женщина в цыганских одеждах. Цветные юбки парашютом накрыли пол-улицы. Следов, ведущих к женщине, Прокл не увидел. Он подумал, что женщина мертва. Но, когда подошел поближе, она внезапно оглянулась, напугав Прокла резвостью движений. Молодое славянское лицо ее было лицемерно плаксиво, как у профессиональной нищенки.
