Да, летняя страна обернулась страною осенней.
Но в продвижении тоблеровских дел не случилось ни нового поворота, ни перелома, ни даже отступления. Тревога и разочарования шагали вперед, как усталые, но привычные к дисциплине солдаты, не позволяя себе свернуть с дороги. Вместе с неудачами и безнадежностями они образовывали четко упорядоченную маршевую колонну, которая медленно, однако же неуклонно двигалась вперед, устремив взгляд в ближайшее будущее.
Тоблер теперь все чаще уезжал по делам, словно вид собственного прелестного дома был для него болезненным укором. Он купил себе трехмесячный абонемент на право проезда по всем железным дорогам страны, а раз купил, значит, нужно его в конце-то концов и использовать. Иначе где тут здравый смысл? Езда, судя по всему, вообще доставляла Тоблеру огромное удовольствие. Он был просто создан для этого. Ждать в «Паруснике» поезда, для первого раза, может, и пропустить оный, сесть на следующий, с солидной деловой папкою под мышкой, и ехать куда бог приведет, вступать в разговоры с попутчиками, угощать того или иного из них сигарой, дорогой или такой, что подешевле, наконец выйти из вагона в чужих краях, встречаться с бойкими, жизнерадостными людьми, допоздна вести в дорогих ресторанах переговоры и так далее — вот это было по нем, отвечало ему и его натуре, отвлекало от недостойных мыслей, помогало хоть немного ощутить себя самим собою, это было как костюм, который сидел на нем точно влитой.
Что проку сидеть дома, коль скоро у него есть помощник, которого он обязан «кормить»? Еще чего недоставало! Этак убьешь в себе последние остатки предприимчивости. А тогда еще немного — и можно окончательно «закрывать лавочку». Только этого и не хватало — торчать дома и выставлять себя на обозрение насмешникам бэренсвильцам! Нет, тогда лучше уж пулю в лоб. Ей-богу, лучше. Вот почему Тоблер и разъезжал.
А меж тем тревога о насущных будничных потребностях начала легонько стучаться в окна дома, приподнимать занавески, чтобы не спеша разглядеть внутренность тоблеровского жилища, стоять у двери, напоминая всякому проходящему о чувстве неуверенности. Теперь тревога проявляла чуть больше любопытства, чем летом. Пока она только зондировала почву, в остальном же держалась тихо. Довольствовалась тем, что люди порой ощущали ее присутствие, была учтива и осторожна. Дверной порог, подоконник, уголок на крыше или под столом — эти места ее как будто вполне устраивали. Она нисколько не важничала, правда, ее холодное дыхание временами обвевало сердце г-жи Тоблер, так что, бывало, та средь бела дня резко оборачивалась, словно кто-то стоял у нее за спиной, и в глазах у нее был вопрос: «Кто это там прячется?»
