Маленькая расчетная книжка, чего в нее только не заносили! Берешь товар и бодро велишь записать в книгу.
Владелец писчебумажного магазина позволил себе спросить, может ли он получить некоторую сумму наличными и когда именно.
— О, как-нибудь при случае, — небрежно бросил Йозеф. «Я поступаю совершенно правильно, — подумалось ему, — с такими людьми надо говорить небрежно, это вызывает у них полное доверие. Где не выказывают озабоченности, там ее как бы и не требуется. Прими я вопрос этого человека всерьез, он бы наверняка что-нибудь заподозрил и уже завтра утром явился в бюро с готовеньким счетом. Моему хозяину только во благо, если я буду и впредь отводить от него мало-помалу возникающие подозрения».
Размышляя об этом, Йозеф с виду безмятежно изучал коллекцию открыток. Выходя из лавки, он приветливо улыбнулся, и хозяин ответил ему тем же.
Дома он вновь принялся складывать циркуляры. На каждый уходило четыре движения. При этом Йозеф мечтал. Такая работа прямо-таки магнитом тянула задушевно поразмышлять о чем-нибудь. Временами он делал пьянящую затяжку сигарой. У окна конторы, совсем рядом с Йозефовым столом, на специально поставленной там садовой скамеечке сидела г-жа Тоблер; она шила и певуче ворковала со своей Дорочкой.
«Эх и здорово живется этой крохе!» — подумал Йозеф.
— Вы что же, собираетесь отослать всю эту массу циркуляров? — спросила г-жа Тоблер. И добавила: — Кстати, пора пить кофе. Идемте. Все уже на столе.
В беседке за кофе хозяйка была с Йозефом очень и очень приветлива, поэтому он просто не мог не сказать, что совершенно напрасно надерзил ей и весьма об этом сожалеет.
— О чем вы? Я не понимаю.
— О Вирзихе!
Она сказала, что давно забыла об этом. На такие вещи у нее, слава богу, короткая память. Да и что особенного произошло? Так, сущие пустяки. Но ей отрадно слышать, что Йозеф сожалеет о своей резкости. Пусть он не беспокоится, главное — старательно выполнять все, что касается мужниных дел. Ах, иной раз, особенно в последнее время, ей очень бы хотелось быть деловым человеком и помогать Тоблеру. При мысли, что надо будет уехать, оставить этот дом, который она так… так полюби-и-ла-а-а…
Глаза ее наполнились слезами.
— Я непременно постараюсь! — чуть ли не выкрикнул Йозеф.
— Вот и хорошо, — сказала она, пытаясь улыбнуться.
— Вы не должны так отчаиваться!
Да нет же, она пока далека от этого. Все эти тревожные симптомы не лишают ее присутствия духа. Вчера Тоблер осыпал ее горькими и, как ей кажется, несправедливыми упреками за то, что она-де слишком легкомысленно воспринимает его тяжелое положение; она сочла за благо промолчать. Ну что может сделать в подобном случае слабая, неопытная женщина? День-деньской причитать и ходить по дому со скорбной миной? Какой от этого прок? Хоть сколько-нибудь разумной женщине такое в голову не придет, да и не к лицу оно ей, и вообще, это скорее опасно, нежели прилично. Напротив, она всегда в добром расположении духа и смеет в душе хвалить себя за это. Да-да, именно хвалить, пусть даже никто на всем белом свете не желает этого признавать… Впрочем, она понимает, кто она такая, и уже по одной этой причине почитает своим долгом не терять так скоро веселой и ровной жизненной бодрости. Тем не менее она вполне сознает, как тяжко сейчас ее мужу.
