Какая прохлада, какая красота!
Чуть поодаль в темной блестящей воде маячила собачья морда, это плыл вдогонку Лео, громадный тоблеровский пес. С лодки послышались возгласы — дети ласково окликали собаку. Г-жа Тоблер сидела, положив рядом шелковый зонтик. Шляпка с пером украшала ее изящную головку, руки были обтянуты длинными, за локоть, перчатками. Дочка фабрикантши трещала без умолку. Но г-жа Тоблер, которая в иных случаях тоже не прочь была поболтать, отвечала рассеянно и односложно. Природа навевала ей прекрасные, упоительные грезы, и оттого обыкновенные будничные дела и вся эта глупая болтовня как бы утрачивали всякую важность и цену. Ее большие красивые глаза светились безмятежным спокойствием, а лодка меж тем все скользила по озеру.
— Вы не устали грести? — спросила г-жа Тоблер Йозефа.
— О нет, нисколько, — ответил он.
Барышня хотела было тоже сесть на весла, но г-жа Тоблер не позволила, потому что лодка тогда поплывет слишком быстро. А в этом нет никакой необходимости — чем медленнее гребут, тем дольше продлится и без того короткая прогулка, что ее лично вполне устраивает, ведь здесь так хорошо.
Эта женщина — самая настоящая, природная буржуазка. Она росла среди полезности и чистоты, в том краю, где превыше всего ценятся практичность и благоразумие. Жизнь не баловала ее романтическими удовольствиями, но как раз поэтому она их любит, ибо в глубине души дорожит ими. Кое-что приходится тщательно прятать от мужа и от мира — кому охота прослыть «сумасбродной дурочкой»? — только это кое-что не умирает, а живет себе и живет тихонько в своем тесном убежище. Однажды является крохотная большеглазая оказия, взгляд у нее такой приветливый, умильный, и тогда полузабытому дозволяют согреться и ожить, правда опять-таки ненадолго. Кто может невозбранно выносить на люди свою жажду удовольствий, кому жизненные обстоятельства легко и просто предоставляют таковую возможность, тот слишком уж скоро черствеет душой и сердцем, гасит в себе животворный внутренний пламень. Нет, эта женщина понятия не имеет о колорите и тому подобных вещах, не разбирается в законах эстетики, но именно поэтому чувствует прекрасное. У нее никогда не было времени почитать книгу, полную возвышенных мыслей, да и над тем, что возвышенно, а что низко, она ни разу не задумывалась, но сейчас высокая мысль сама посетила ее, и глубокое чувство, вызванное неведением, коснулось влажным крылом ее сознания.
Прохлада и тьма окутывали медленно плывущую лодку. Озеро было совершенно спокойно. Тишина и покой сливались с людскими ощущениями и непроглядной чернотою ночи. На ближнем берегу поблескивала россыпь огоньков, слышались какие-то шорохи, а то и звучный мужской голос, потом с другого берега донеслись мягкие аккорды арфы. Музыка, словно цветочные гирлянды или побеги плюща, обвивала темное, благоуханное тело тихой летней ночи. Все как бы странным образом ублаготворилось, обрело покой и значительность. Глубокое и бездонно- влажное припали друг к другу. Г-жа Тоблер опустила в воду кончики пальцев, что-то сказала, будто обращаясь к воде. Милая, глубокая вода, как же она упруга! Раз совсем близко от тоблеровской прошла другая лодка, с одним- единственным человеком на борту. От неожиданности г-жа Тоблер вскрикнула, почти с испугом. Никто не заметил, откуда взялась эта лодка, ее словно выбросило вдруг из какой-то неведомой дали, а может, из глубины.
