— Ничего не надо поправлять. Обойдётся.
— Ой, обойдётся ли?
— Всё пройдёт, ничего страшного.
— Ну ладно, ложитесь. С богом.
Николай вернулся в свою комнату, снял пальто и бросился в кровать, уткнувшись лицом в подушку.
Вот тебе и просека в будущее!
…Так и лежал он до рассвета. Там, в темноте подушки, виделась ему всё та же усеянная звёздами даль, но она теперь пугала его, и он пытался понять, что значит его крохотная жизнь в этой мерцающей бездне пространства и времени, может ли он изменить что-нибудь в том, что надвигается на него из будущего, или как индивидуум, представляющий собою только проявление шопенгауэровской воли, будет простым её исполнителем? Не исполнял ли он веления этой безосновной воли, когда ежедневно собирался договориться с хозяйкой и всё откладывал, пока не забыл? И не проявляется ли та же самая внематериальная воля в том, что наставник вползает в комнату именно тогда, когда её хозяин уходит в другой конец города, чтобы обсудить новый путь в будущее. Будущее. Что оно такое? «…Каждое мгновение существует, поскольку оно истребило предшествующее, своего родителя, чтобы так же быстро быть истреблённым в свою очередь…»
Чуть не потерял он тогда свои первые материалистические завоевания. Но не только в ту ночь грозила ему такая опасность. Здесь, в тёмной камере, тоже были минуты, когда исчезало ощущение реальности, и мир начинал пошатываться и куда-то проваливаться. Хорошо, что хватало сил поставить всё на место. Теперь не страшна и эта каменная пещера: в неё проникла жизнь.
В казанской тюрьме он не терял связи со своими кружками. И продолжал начатую в Ключицах работу. Там друзья заваливали его литературой. Здесь он ни от кого ничего не получает. Ему удалось только вырвать из цейхгауза свои книги.
Ключевский и Летурно — вся его библиотека. Но и с этим можно работать. Побольше бы свободного времени. Даже не времени, а света — вот чего ему не хватает. Раньше, когда доктор предвещал ему психическую болезнь и надзиратели опасались самоубийства, лампочка в камере горела всю ночь, а теперь её выключают сразу после вечернего звонка и включают перед подъёмом.
До подъёма ещё больше двух часов. На стене чуть белеет во мгле лист бумаги. Это правила, определяющие всю жизнь арестанта. Один из пунктов велит спать до звонка. Но Николаю не спится. Он сидит поперёк кровати, сжавшись, подтянув колени к груди. Если ещё нельзя читать, можно думать, а как вспыхнет лампа под сводчатым потолком — взять со стола тетрадь и записать свои выводы.
