Сняв гимнастерку и сапоги и надев туфли, Букреев расхаживал по своей комнате. Он только что перечитал письма жены, переадресованные ему из П. Письма были ответом на его телеграмму, посланную еще из П., в которой он сообщал, что вызов семьи к нему откладывается на неопределенное время. Занятый по службе, Букреев тогда быстро пробежал глазами неровные строки письма жены; в нем наряду с тоской по мужу были жалобы на быт, на разные домашние дела, которыми жена была обременена >в далеком и чужом городе. Тон письма тогда неприятно кольнул его. Предстояло большое и опасное дело, и в сравнении с ним заботы жены показались мелкими. Теперь он мог разобраться во всем «на свободе». Шагая по ком- нате, он прикидывал, чем можно сейчас помочь семье. «Чорт возьми, как все же долго, оказывается, тянется война, если у нее износились туфли и платья и девочки повырастали так, что им уже меняли башмаки! Удивительно! Что же сделать для них? Написать горсовету, чтобы выдали какие‑нибудь ордера на одежду и обувь? Неудобно просить. Сколько сейчас таких, как он. У нее есть аттестат. Но что значит его тысяча рублей в сравнении с теми ценами, о которых она пишет? Лучше всего выписать семыо поближе к себе. Тут легче жить и обернуться. Но как? В настоящее время это неудобно, да и нехорошо сейчас заниматься личными делами».
За тонкой перегородкой слышался голос Манжулы и стариков–хозяев. Букреев невольно прислушался к разговору за стеной.
— Разве можно так, — сокрушенно говорил старик. — Сколько он спит? Три часа в сутки?
— Что потопаешь, то полопаешь, дедушка, — ответил ему Манжула.
— Может, чайку подогреть? — вмешался робкий голос старушки.
— Какой же чай, бабушка, раз достал я два кавуна и парного молока, — ответил Манжула.
— Нельзя мешать молоко и арбуз, для желудка плохо.
— До войны нельзя было, бабушка, а зараз все можно. Зараз все смешалось.
Букреев постучал в стенку. Манжула появился в дверях.
— Я вас слушаю, товарищ капитан.
— Вы, товарищ Манжула… — Букреев подыскивал слова, — дали бы… покой хозяевам. Они же пока не у нас в батальоне.
— Есть, товарищ капитан. Вы приказали…
— Тише. — Букреев вздохнул. — Теперь ответьте мне: где у вас семья?
— У меня нет семьи, товарищ капитан.
— Нет?
— Так точно, нет, товарищ капитан.
— И не было?
— Была, товарищ капитан.
— Где же она сейчас, ваша семья?
— Всю немцы уничтожили, товарищ капитан.
Манжула стоял неподвижно, коричневый и скрученный из мускулов, действительно «корень», как назвал его когда‑то Курасов.
