— Ее винить тоже нельзя, — сказала Надя, — у нее свое, у вас свое.
— Может и так, — согласился Цыбин и, постояв еще с минуту, ушел медленными тяжелыми шагами.
Надя заплакала, утирая слезы пододеяльником. Таня, перегнувшись к ней со своей кровати, утешала. Надя плакала над письмом брата, вернувшегося из госпиталя без ноги, и слова утешения были для нее, как часто бывает в таких случаях, какие‑то пустые.
— Хорошо хоть жив, Надюша.
— Без ноги, — всхлипывает Надя. — Девятнадцать ему всего… Всего девятнадцать.
Таня пересела к ней на кровать, накрылась одеялом и сидела, прислонившись к Наде, поглаживая ее волосы.
— Горе везде, Надя. Война принесла много горя.
Я знаю, знаю… Иди, Таня. Ты замерзла. Обулась бы. На мои… Простудишься…
Надя пошарила под кроватью и насильно сунула ноги Татьяны в свои мокрые ботинки. Сырость поползла от них по всему телу, но Таня не могла сразу же сбросить так трогательно предложенную обувь. Дождавшись, когда подруга затихла, Таня сняла ботинки и прыгнула в свою постель. Надя повернулась к ней:
— У тебя тоже есть горе, Таня?
— Есть.
— Прямо не верится. Ты такая красивая, образованная и…
— Что?
— Счастливая с виду…
— Счастливая? Почему ты так решила, Надя?
— У тебя хороший жених.
— Ты разве знаешь его?
— Знаю.
— Кто же?
— Капитан–лейтенант Курасов.
— Кто тебе сказал?
— Все знают. Гарнизон невелик.
— Вот оно что. — Таня задумалась. — Да, он хороший, Надя.
— И все же есть горе и у тебя… Я не спрашиваю — не надо. Зачем? А то опять разревусь… Где бы ему устроить хороший протез? С протезом было 'бы совсем незаметно.
Надя тяжело вздохнула, отвернулась и притихла.
…Батраков сидел за столиком в комнатке небольшого домика, где он жил вместе с начальником особого отдела и помощником комбата по хозяйственной части, и писал письмо жене. Он до обожания любил свою семью, отделенную сейчас от него тысячами километров, но еще более родную от перенесенных страданий. Жена и трое детей ушли из Ленинграда под бомбежками и с трудом дотянулись до кировской области, где и задержались. Там умер их ребенок. Письмо о смерти сына Батраков получил в госпитале в Сочи, где лечился после того, как в Севастополе, отброшенный взрывом артиллерийского снаряда, был тяжело контужен и почти потерял слух.
Мало кто знал, что «комиссар», холодно опускающий в карман письмо жены, оставшись один, торопливо разрывал конверт и десятки раз перечитывал каждую строку, как бы впитывая в себя то, что писали ему жена и старшая дочь, которую он представлял себе только такой, как видел в последний раз, — с тонкими косичками, в коротком сереньком платьице и с папкой нот.
