Звенягин надел плащ, застегнул все пуговицы. Попрощавшись с Таней, он вышел вместе с Баштовым на крыльцо.
Небо прояснилось еще больше. Были видны припавшие к хребту утренние Стожары, Большая Медведица перевернула свой ковш у тяжелой и сытой, почти неподвижной тучи. На ближних ночных аэродромах вспыхивали и гасли голубые лучи посадочных прожекторов. Звенягин прислонился к замшелому столбику крылечка.
— Вот, Иван, сколько всякого, и хорошего и плохого, в этом мире, — тихо сказал Звенягин. — Меня эта сцена с Татьяной разволновала. Что жизнь? Как тот вон прожектор: засиял на миллион свечей и потух. Сегодня Таня всхлипывала, и припомнилась мне моя мама. Не мать, а именно — мама. Она старенькая у меня, Иван. В Ставрополе живет. Ждет меня день и ночь. Пишет — умывальник медный ежедневно чистит для меня. Думает, вероятно, что мы очень грязными с войны придем.
— Она не ошибается, Павел.
— Ошибается. Кто вернется, тот вернется с войны с чистой душой. А знаешь, хотелось бы вернуться. Помню свой Ставрополь, дожди весенние, теплые, по бровкам па Лермонтовской улице вода несется. А ты, сопливый, бездумный мальчуган, летишь и рад… — Звенягин придвинулся к Баштовому близко. — Ты знаешь, на сердце У меня, Иван, нехорошо, устал я как‑то. Чепуха разная ковыряется, ковыряется.
— Какая чепуха?
— Не стоило бы, но тебе, как другу, скажу. Ты веришь в предчувствия?
— На такой вопрос не решаюсь сразу ответить. Про себя не скажу. Но вот Куников верил, сам предчувствовал… Да ну тебя.
— Ты можешь себе представить, чувствую что‑то такое и я… плохое. Шел сюда с Тамани, выдержал свой сорок четвертый бой. Атаковали пикирующие. Чуть комдив Павел Звенягин овер–киль не совершил. Стал вот я задумываться, подхожу к критической цифре. Сорок четвертый, сорок пятый, шестой, но не может же так долго везти? Нет у меня сзади чертячьего хвостика!
— Зря ты такими мыслями голову себе забиваешь, Павел.
— Знаю, что зря, но Куников тоже предчувствовал?
— Вот сказал тебе на свою голову!
— Я вез его тогда в Геленджик с Малой земли раненого. Он яблоко просил тогда и воды. Ну в общем, конечно, прости меня, но, как с другом, хотел поделиться. Не думай, что я свой долг от этого хуже буду выполнять… Но человек есть человек. Проводи меня донизу…
Они спускались к причалу. Звенягин молчал. Краснофлотцы на малом катере, «каэмке», как называют его черноморцы, при появлении командира дивизиона вскочили. Звенягин, на ходу пожав руку Баштовому, прошел на корму. Вскоре тихая воркотня мотора затихла в направлении Солнцедара. Баштовой поднялся вверх по тропке. Его ожидали жена и Таня.
