– Что с тобой? – испугалась она. – Я просто спросила. В шутку. Думала пошутить.
– У тебя получилось, – он порывисто вскочил с постели и стал одеваться.
– Душ, – сказала она.
– Нет времени, – отмахнулся он. – Уже опаздываю.
– А я приму.
Она встала, и он опять увидел ее всю, ее ослепительное тело, прекрасно сложенное, безупречно пропорциональное, в очередной раз увидел это ненадоедающее тело, от которого трудно было оторвать взгляд. Она медлила идти в ванную, и, усмехаясь, глядела на него; став лицом к зеркалу, обернулась, посмотрела через плечо так, что у него из рук выпала одежда, что он собирался торопливо напялить на себя и пуститься вскачь по своим мелким делишкам…
Он помнил ее непрестанно, без всяких пауз, но ненавязчиво, так что мог заниматься другими делами, не забывая о ней, точно так, как занимаясь своими делами, мы не забываем дышать.
Как-то она затащила его в ресторан, хотя он не любил бывать в подобных заведениях, точнее, не мог себе позволить бывать, одичал вконец, все ему казалось, что в зале все исподтишка наблюдают за ним, и, наконец, уронил с колен салфетку, суетливо кинулся поднимать, несмотря на ее останавливающий жест – мол, на это есть официант. И обозлился. Сидел, остро ощущая дискомфорт. Ресторан был дорогой и почти полон.
– Откуда столько богатых бездельников? – сердито пробурчал он.
– Для журналиста, работающего на популярные газеты, ты слишком мало информирован, – сказала она язвительно, видимо, в глубине души солидарная с «богатыми бездельниками».
– Как будто в газетах ведутся расследования, кто как зарабатывает.
– Я могу сообщить тебе без всяких твоих журналистских расследований, – сказала она.
– На сегодняшний день у нас самые большие деньги – взятки.
– Погоди, – сказал он. – Мы где сидим. В ресторане? К чему этот разговор?
– Если тебе неприятно, не будем говорить, – послушно отозвалась она. – Вообще не будем говорить. Мне и молчать с тобой приятно. Особенно молчать.
– Спасибо, – сказал он и почувствовал себя немного уютнее. – Мне тоже.
Подошел официант и заменил ему салфетку. За спиной Гасанова тихо, как во сне, играл струнный оркестрик.
– Я знаю эту мелодию, – сказал он, улыбаясь.
– Еще бы, – улыбнулась и она ему. – Это мелодия твоей юности.
– Правда?
– Это песня Джона Леннона. «Битлз». Когда он был популярен у нас, я как раз родилась. Хочешь потанцевать?
– С тобой?
– Нет, со швейцаром. Вставай, лентяй.
Они медленно танцевали возле оркестра, и скрипач, когда они приближались к невысокой эстраде, сгибался пополам, будто стараясь подсунуть им под нос свою скрипку, угодить хотел. Но музыканты были очень хороши.
