Фридрих замолчал, а Света застыла с открытым ртом.
– Ты мне, в конце концов, переведешь что-нибудь? – не выдержала Марина и дернула подругу за рукав.
– Марин, он спрашивает – у тебя паспорт с собой?
– Зачем ему мой паспорт понадобился?
– Он хочет сегодня на тебе жениться.
– Чего-о?
– Он понял, что вы для этого встретились.
Марина схватила сумку и, щелкнув замком, вытряхнула ее содержимое на стол. На образовавшуюся горку сверху шлепнулось увесистое портмоне.
– Слава богу! Все с собой! Поехали.
– Марин, ты что, с ума сошла? Ты же его в первый раз в жизни видишь.
– А вот все остальное уже мое дело, – отрезала Марина. – Поехали, говорю.
У немцев принято другое обозначение этажей. То, что у нас считается первым, у них называется – Erdgeschoß, что в переводе на русский язык означает «земляной этаж». Это определение как нельзя лучше подходило к квартире, в которой поселились молодожены. Она была действительно расположена прямо на земле, без всякого задела или перехода. Окна отставали от асфальта сантиметров на десять, не больше, и тут же, сразу за окном, начиналась большая шумная дорога, которая подходила вплотную к дому с двух сторон. Домик был маленький и хлипкий, в три этажа. Его хрупкая конструкция начала шестидесятых никак не была рассчитана на современную агрессию несущихся в три ряда автомобилей. Стены, покрытые грязно-розовой штукатуркой, непрерывно вибрировали и дрожали, вызывая в жильцах смутное беспокойство и страх.
Фридрих, которого по российской привычке подруги быстро окрестили Федей, оказался человеком тихим и болезненным. С робким шуршанием он передвигался по двум крохотным комнатам, как бы боясь обнаружить свое присутствие в этой жизни. Приведя в дом молодую жену, он совершенно растерялся и, не понимая, что же теперь делать, стал пугливо прятаться в другой комнате.
Марина отнеслась к своему новому положению строго по-деловому. Оказавшись после свадьбы с мужем наедине, она послушно приготовилась принести себя в жертву этому бледно-розовому, трясущемуся от страха существу. Но Фридрих, надев пижамку, юркнул под одеяло, пробормотал «Gute Nacht, Ängelchen» [9] , повернулся спиной и притворился спящим.
Марина была приятно удивлена таким неожиданным поворотом событий. Физическая близость с новоиспеченным мужем казалась для нее делом крайне неприятным. Марина долго не могла уснуть. Ощущение было странным – вот она лежит в одной кровати с совершенно посторонним человеком, который всю ночь храпит и тикает. Тиканье раздавалось из Фединой груди, в которой билось сердце с искусственным клапаном. Днем эти звуки заглушались фоном человеческой жизни, а ночью, в тишине, тиканье раздавалось отчетливо, с непереносимой ритмичностью. «Ничего, – думала Марина, – люди в тюрьме выживают, потому что есть надежда на свободу выбраться. Так что же, я в Германии не выживу, в отдельной квартире, с этим заживо засушенным гербарием? – Она повернула голову и бросила брезгливый взгляд на холмик из одеяла, под которым беспокойно двигалась нездоровая Федина плоть. – Ладно, дружок, ты здесь поспи, а я пойду чайку попью». Марина встала и вышла в гостиную, которая одновременно служила кухней. Открыв холодильник, она прикинула, с чего бы начать, и, остановившись на объемной упаковке с колбасой, принялась за еду. Она ела долго, без удовольствия, пережевывая, как пластмассу, все то, что находила в холодильнике, пока, наконец, чувство отвращения к еде не заглушило чувство отвращения к жизни.
