Агент — воплощенная любезность — объяснил, что такова обычная юридическая формула и что в подобных случаях собственность всегда определяется, как сдающаяся внаем. Он пытался показать им что-то в следующем параграфе, но Шедвилас был загипнотизирован словом «наем», а когда он перевел это слово тете Эльжбете, та тоже страшно перепугалась. Значит, почти девять лет дом этот вовсе не будет принадлежать им! С бесконечным терпением агент снова начал объяснять, но теперь никакие объяснения уже не действовали. Эльжбета хорошо запомнила последнее торжественное напутствие Юргиса: «Если вам что-нибудь покажется не так, денег не давайте, а идите и посоветуйтесь с юристом». Минута была мучительная, но тетя Эльжбета выпрямилась, до боли сжала руки и, наконец, сделав над собой невероятное усилие, собрав все мужество, задыхающимся голосом заявила о своем намерении.
Иокубас перевел ее слова. Она ожидала, что агент вскипит, однако, к ее изумлению, он по-прежнему был невозмутим и даже предложил сходить за юристом, но от этого она отказалась. Они решили отойти подальше от конторы агента, желая найти человека, которым не оказался бы его сообщником. Каков же был их ужас, когда через полчаса они вернулись с юристом и тот, здороваясь, назвал агента просто по имени!
Они поняли, что все пропало, и сидели, как пленники, которым читают смертный приговор. Больше они ничего не могли сделать — их поймали в ловушку! Юрист прочел купчую и сказал Шедвиласу, что все совершенно правильно, что документ составлен по форме, которая часто употребляется при подобных продажах.
— А цена проставлена правильно? — спросил старик, — Триста долларов задатка и ежемесячные взносы по двенадцати долларов, пока не будут выплачены все полторы тысячи долларов?
— Да, именно так.
— И это цена за продажу такого-то дома с участком земли и прочее?
— Да. — И юрист показал ему, где все это было написано.
— И купчая в порядке, без всяких ловушек? Они ведь бедные люди, и это все их состояние; если тут таится какой-нибудь подвох, они погибнут.
Шедвилас продолжал взволнованно задавать вопрос за вопросом, а женщины в молчании смотрели на него. Они не понимали его слов, но знали, что от этих слов зависит их судьба. И когда, наконец, Шедвилас спросил обо всем, и больше уже спрашивать было не о чем, и пришло время решать — заключить сделку или отвергнуть ее, — тетя Эльжбета с трудом удержалась от рыданий. Иокубас спросил, хочет ли она подписать купчую, он дважды повторил свой вопрос, а что она могла ему ответить? Откуда ей было знать, говорит ли юрист правду, или он в сговоре с агентом? Однако она и этого не могла утверждать — ведь у нее не было никаких оснований! Взгляды всех присутствующих устремились на нее, все ждали ее решения, и, наконец, со слезами на глазах, она начала нащупывать подколотые к кофточке драгоценные деньги. И вот она вынула их и развернула. А Онна из своего угла смотрела на происходящее, в лихорадочном ужасе сжимая руки. Ей хотелось крикнуть, сказать мачехе, чтобы та остановилась, что все это ловушка, но что-то сдавило ей горло, и она не смогла произнести ни слова. Тетя Эльжбета положила деньги на стол, агент взял и сосчитал их, а потом написал расписку и передал ей купчую. Затем он с облегчением вздохнул, поднялся, такой же вкрадчивый и вежливый, как вначале, и пожал им руки. Как сквозь сон, Онна слышала требование юриста заплатить ему доллар, и новые споры, и новые сетования, а потом, когда и юрист получил свои деньги, они вышли на улицу, и Эльжбета судорожно сжимала в руке купчую. Они так ослабели от страха, что не в силах были идти дальше и сели прямо на тротуар.
