Позади них трубачи, по шестеро в ряд на белых конях. Потом, под полыхающими знаменами, ехали политкомиссары: Мокрицкий, Квигела, Детисов, Озолин… За ними, по двенадцать в ряд, — штабной эскадрон в малиновых, синих и черных черкесках с белыми башлыками. Зотов, Косогов и Хоперский вели их.
Дальше буйной лавиной, во всю ширину улицы, на разномастных лошадях и в самой разнообразной одежде двигались ряды головного полка.
Гимнастерки, черкески, френчи и шахтерские блузы бойцов, кубанки, шлемы; желтые, алые и голубые околыши фуражек всех кавалерийских полков старой армии и яркие лампасы донских казаков пестрели в глазах.
Как родная меня мать
провожала,
Как тут вся моя родня
набежала.
Хор подхватывал:
А куда ж ты, паренек?
А куда ты?
Не ходил бы ты, Ванек,
во солдаты!
Командиры Баранников и Мирошниченко ехали рядом.
На сером в яблоках жеребце — начдив Тимошенко. Рядом с ним — комиссар Бахтуров.
Трубачи и знаменосцы развернулись на площади и встали, пропуская ряды.
Буденный и Ворошилов приветствовали проходящие эскадроны.
Впереди четвертой дивизии весь в коже и ремнях — смуглолицый Ока Городовиков.
Мы по сопочкам скакали,
Пели песни от души.
Из винтовочек стреляли
Буденовцы-молодцы, —
пели бойцы, стараясь перекричать друг друга, а заодно и оркестр.
Греми, слава, трубой
По армии боевой!
Эх, да бей, коли, руби —
Буденовцы-молодцы!
Бригаду вел Маслак на крепкой степной лошади.
— Красные! Буденный! Дождались! — одни обрадованно, другие угрюмо шептали за окнами, дверями и заборами.
Зло и безнадежно захлопывались окна и двери в богатых дворах. Зато широко распахивались ворота в бедных, и принаряженные люди выходили на площадь.
Апанасенко сидел на крупном жеребце, и грудь его пересекала муаровая лента.
Из-за леса, леса копий и мечей
Едет сотня казаков-лихачей…
Хор подхватывал:
Е-е-е-й, говорят,
Едет сотня казаков-лихачей!
На мосластом понуром коньке трясся неумело всадник в очках и буденовке.
— Боевитый ездок! — кричали ему. — Смотри, задницей все гвозди из седла повыдергаешь.
Разведотдел армии вел Тюленев. Сам он, молодой и безусый, ехал впереди со своим комиссаром.
Шла дивизия Пархоменко.
Песни, музыка, звуки гармоник, труб и колоколов, приветствия и крики сливались в один общий гул, вытеснивший недавнюю мертвую тишину города.
Стрепухов, Гончаров, Литунов, Карпенко вели полки через площадь.
— Стой! Стой! — кричали веселые голоса.
— Чего стали? Привал?
— Одиннадцатую пропускаем…
— Тогда привал! Давай гармошку…
Бойцы спешивались, разминали ноги.
