— Здесь ко мне очень прилично относятся, — сказал Джим. — Блек — скотина, но Эгштрем — славный малый.
Он быстро встал и подошел размеренными шагами к окну, где стояла на штативе подзорная труба, обращенная к рейду.
— Вон судно входит в порт, его настиг штиль, и оно все утро простояло за рейдом, — сказал он терпеливо. — Я должен отправиться к нему.
Мы молча обменялись рукопожатием, и он повернул к двери.
— Джим! — крикнул я.
Он был уже у двери и оглянулся.
— Вы… вы, быть может, отказались от счастья.
Он вернулся ко мне.
— Такой чудный старик, — сказал он. — Но как же я мог? Как я мог… — Губы его дрогнули. — Здесь это не имеет значения.
— О, вы… вы… — начал я.
Тут мне пришлось поискать подходящее слово, а когда я убедился, что такого слова нет, — он уже ушел. Из лавки донесся низкий ласковый голос Эгштрема, беззаботно говорившего: «Это «Сара Грэнджер», Джимми. Постарайтесь первым попасть на борт».
Тотчас же ввязался Блек и завизжал, как разъяренный какаду: «Скажите капитану, что у нас лежат его письма. Это его приманит. Слышите, мистер… как вас там?»
Джим поспешил ответить Эгштрему, и в тоне его было что — то мальчишеское: «Ладно. Я устрою гонку».
Кажется, в этой нелегкой работе он нашел одну хорошую сторону: можно было устраивать гонки.
В тот приезд я больше его не видел, но в следующий рейс — судно было зафрахтовано на полгода — я отправился в контору. В десяти шагах от двери я услышал брань Блека, а когда я вошел, он бросил на меня печальный взгляд. Эгштрем, расплываясь в улыбку, направился ко мне, протягивая свою большую костлявую руку.
— Рад вас видеть, капитан… Шш… так и думал, что вы скоро сюда заглянете. Что вы сказали, сэр? Шш… Ах, Джим! Он от нас ушел. Пойдемте в приемную…
Когда захлопнулась дверь, голос Блека стал доноситься до нас слабо, как голос человека, изрыгающего брань в пустыне.
— …И поставил нас в очень неприятное положение. Должен сказать — плохо с нами обошелся…
— Куда он уехал? Вы знаете? — спросил я.
— Нет. И нечего было спрашивать, — сказал Эгштрем.
Он стоял передо мной — любезный, неуклюже опустив руки; на помятом саржевом жилете висела тонкая серебряная часовая цепочка.
— Такой человек, как Джим, не едет в определенное место.
Я был слишком озабочен новостью, чтобы просить объяснения этой фразы. Эгштрем продолжал:
— Он от нас ушел… позвольте… он ушел в тот самый день, когда сюда зашел пароход с паломниками, возвращавшийся из Красного моря; две лопасти винта у него были сломаны. Это было три недели тому назад.
