Не знаю, сколько я пролежал. Пришел в себя, ползком добрался до машины, чувствую: в левом плече адская боль. Кое-как поднял последний ящик и к батарее. А там ни души… Развороченная пушка и рядом с ней лицом вниз молодой лейтенант. Я его поднял, повернул к себе и ахнул. Сейчас уже не помню, — тяжело вздохнул водитель, — то ли правая, то ли левая рука у него была оторвана. Пришлось и такое увидеть… Кое-как перебинтовал его. Кроме лейтенанта нашел еще двоих ребят. Пока я их уложил в кузов своей «старушки», уже стемнело. Правда, изредка взлетали ракеты, освещая местность. Завел я машину, а выехать не могу. Завязла задними колесами и ни в какую. Вылез я из кабины, забрался в кузов и кричу: «Ребята! Ребята!» Л они не шелохнутся, без сознания… Спрыгнул на землю, а боль в плече — огнем полыхает. Встал на колени и руками стал черпать грязь. Что поблизости нашел, накидал под колеса, завел кое-как машину… Еду как можно медленнее, боюсь за ребят. Все надеюсь, что кто-нибудь из них жив. Проехав немного, остановил машину, так как дождь пошел по-настоящему. Не знаю как, но сумел посадить двоих ребят в кабину. Сбросил с себя шинель и укутал третьего — младшего лейтенанта с оторванной рукой. Не знаю, как вел машину, но эта дорога показалась мне целой вечностью. Дотащился кое-как и сам свалился…
Через три дня ко мне в палату вошел полковник медицинской службы.
— Вам, молодой человек, просто повезло. Вы слышите меня? — спросил он.
— Вроде бы, товарищ полковник.
— Так вот, возьмите себе на память, — и подал мне сверточек.
Я развернул и увидел два осколка.
— Это из вашего колена, — показал он на маленький осколок, — а вот этот, что побольше, — из плеча. Так что поздравляю. Рад за вас. Считаю, что вы в рубашке родились, — и похлопал меня по плечу.
— А что с ребятами, которых я привез?
— Один из трех… — медленно сказал полковник.
— Один из трех умер? — перебил я.
— Нет, остался жив, дорогой мой, остался жив, — повторил полковник. — Сегодня отправили твоего младшего лейтенанта в тыл.
У меня тогда словно сердце остановилось. Как лейтенанта? У него же рука была оторвана, да и вообще я его вез в кузове, думал, что он безнадежный.
— На войне, дружище, и не такое бывает, — сказал полковник, вынул кисет, дал мне закурить.
По сей день помню эту закрутку. Наверное, курил я ее со своими слезами. — Хаким посмотрел на Дильмурада, вздохнув, сказал — Вот такие дела, сынок.
Дильмурад молчал, ему казалось, что любой его вопрос будет сейчас неуместным.
