Хаким завел машину и спросил спутника, кто он по специальности.
— Инженер-механик я.
— Потому у тебя и руки золотые. Видел я, как ты с ключом работаешь. Гайки как по маслу закручиваешь. Да, специалист он и есть специалист, — заключил водитель. — Ты знаешь, сынок, я очень рад, что ты остался мне помочь. Просто по-человечески приятно. Я вот целый день сегодня думаю, хорошо ли я прожил жизнь? И весь день вспоминаю фронтовые годы, дороги. Там, когда было тяжело, очень тяжело, хватало сил успокоить себя, потому что чувствовал поддержку товарищей, вместе с ними верил в победу. И поэтому, наверное, и дошел до Берлина, на рейхстаге оставил подпись. И после победы никогда не унывал. Но вот последнее время стал часто задумываться, правильно ли живу. Хорошо ли воспитываю сыновей. — Хаким вздохнул. — Мне б что-нибудь тебе веселое рассказывать, а я вот о грустном размышляю, — продолжал он. — Да-а… Старший дважды женился, и все у него не как у людей. Младший и по сей день не определился. За хулиганство отсидел два года. И вот теперь не может, как он говорит, профессию по душе найти. А ведь у меня в семье четверо детей. Поэтому я и думаю о войне, о тех ребятах, с которыми воевал.
— Вы бы рассказали о себе… — попросил Дильмурад, видя, что шоферу хочется отвести душу.
— Что же рассказать? Всякое случалось… Да вот… Помню, это было осенью года, под Ленинградом. Немцы тогда совсем озверели… Я на своей полуторке вез снаряды. Еду и вижу: надо мной кружит зараза-мессершмитт, а я за баранку ухватился и жму на всю железку. Знаю, там, на передовой, снаряды позарез нужны. Как назло открытая вокруг местность, и скрыться негде. Разбитая дорога, ямы да ухабы. Вдруг вижу, что фашист пикирует сверху мне прямо в лоб. Помню, сердце в пятки ушло. И в это время слышу, всю машину прошило: та-та-та… Ну, думаю, сейчас все взлетит на воздух… Нет, пронесло… завел все-таки снова машину и давай петлять по разбитой дороге. Немец еще сделал заход, прошил всю кабину, — Хаким провел пальцем по потолку своей машины, — вот так вот.
Не помню как, но добрался до своей батареи, — продолжал он. — Вывалился я из машины мокрый, как после бани. Мне что-то кричат, машут руками, а я не слышу и говорить не могу. Механически прикладываю к губам пальцы, дескать, дайте закурить. А всем не до меня, хватают ящики с моей полуторки и бегут. Я следом за ними, тоже хватаю ящик и туда же. Дело было к вечеру. Солнце еще освещало верхушки деревьев. Бегу, и вдруг рядом взрыв, меня обожгло пламенем, и я упал.
