Между тем, его главной темой уже стала ненависть.
Во время одного из своих прежних визитов к врачу он сказал ради эксперимента: Я должен остерегаться ожесточения!
Отчего Вы должны ожесточиться, ответил врач риторическим вопросом и тут же выложил перед ним все, что Гельмут, якобы, имел — врач поднял при этом руки ладонями вверх — чтобы подняться к свету и радости: собственность, успех, силу.
Я одинок.
Измените это!
Мы привыкли рассматривать ненависть как безрассудное движение души, как распространенную и на миг освежающую форму безумия. Гельмут долго жил со своей ненавистью: как с другом, за которого стыдно на улице. Внезапно появилась мысль, что надо уехать, со всем порвать и от всего скрыться. В том числе и от ненависти, чье лицо он все чаще видел перед собой как окружившую его глухую, красную стену: на ней пламенели кровавые пятна и плясали в том темно-синем, почти черном пространстве, где блуждал его внутренний взор: клубничное месиво. — Гельмут решил уехать. Но когда однажды дома он, еще без пиджака, взглянул на стоявшие на полу раскрытые чемоданы, на этих крокодилов, решимость его стала слабеть с каждой минутой. Ему ничего больше не хотелось. Он пнул чемодан ногой в морду.
Все веселые, сумасбродные картинки его будущего путешествия словно на ниточках свесились перед ним с потолка, уменьшенные во сто крат, поскучневшие и бессмысленные.
Я, должно быть, сошел с ума, решив уехать!
Он посмотрел вниз на свои босые ноги: нога завоевателя! Ему стало смешно. Уже много дней он не выходил из дома. Он одичал от однообразия своей жизни. Он бесился. Лежал ли он в кровати, или бросался на нее поверх одеяла, переносился ли он мысленно в какое-то другое, воображаемое пространство, он не переставал сражаться с злобной силой, которая хотела убить его и пожрать и о которой он знал, что она рождается из него самого.
Лишь иногда, в краткие минуты счастья, засматривался он через окно на длинные улицы, гладкие луга за чертой города или на узкие газоны перед домами, и в его сознании всплывал весь этот город на равнине, где он — странно, но это, действительно, казалось ему прошлым, — когда-то жил. И он признавался себе в том, что разочарован.
Как будто случайно вспомнился ему один эпизод из далекого прошлого: много лет тому назад он жил рядом с одинокой спившейся женщиной. Она жила незаметно, и лишь шарканье туфель, доносившееся иногда из соседней комнаты, напоминало о ее присутствии. Как-то раз к ее двери подошел мужчина и принялся стучать; долго, настойчиво: Открывай же! — В ответ тишина. Ну, хорошо, сказал наконец мужчина, если ты не желаешь меня знать — тем хуже! И не было никаких сомнений, что он имел в виду: тем хуже для тебя!
