– Что, генерал, вы с подобным предложением не согласны?
Под Карпухиным скрипнул стул, и он поднялся со своего места.
– Так точно, товарищ комиссар, не согласен. И не просто не согласен с этим предложением, – повысил он голос, – но и категорически возражаю против него.
Карпухин заметил брошенные в его сторону откровенно недоуменные взгляды, и над столом застыла гнетущая могильная тишина, которую нарушил Смирнов:
– «Категорически возражаю…» Это более чем серьезно. Объяснитесь!
Карпухин почувствовал на себе неприязненные взгляды сидевших по другую сторону стола людей, но его уже было не остановить.
– Объяснение здесь простое, товарищ комиссар государственной безопасности, – личность радиста.
– Вы что же, товарищ генерал, считаете, что мы не в состоянии его перевербовать и заставить вести радиоигру уже на наших условиях? – с сарказмом в голосе произнес полковник. – Так должен вас заверить, что мы ломали и заставляли работать на себя орлов и не такого полета, как ваш радист.
– Даже не сомневаюсь в этом, – отозвался Карпухин. – Ломали, перевербовывали и вели с абвером игру уже по нашим правилам. Ho данный радист – это, заверяю вас, не тот случай. И перевербовать его вряд ли удастся.
– Да куда он, на хер, денется!
– Денется! – заверил полковника Карпухин. – Застрелится при задержании или примет яд.
– Что, настолько серьезная личность? – удивился Смирнов.
– Весьма и весьма серьезная, – заверил его Карпухин. – Еще в тридцать девятом году были расстреляны его отец и мать с тремя старшими братьями, и насколько мне известно, он еще тогда поклялся мстить Советской власти до гробовой доски. В армию его не взяли из-за врожденной хромоты, однако он каким-то образом умудрился попасть в разведшколу абвера, довольно успешно закончил ее и был оставлен на территории Западной Украины. Судя по тому, что мы имеем на сегодняшний день, был завербован американской разведкой, когда абвер сдал ей несколько своих разведшкол, и теперь мы имеем не просто врага из стана кулацких подпевал или труса, готового ради жизни работать на кого угодно, а идейного противника, затаившего злобу на тех, кто расстрелял в тридцать девятом его братьев и отца с матерью, и готов мстить им, уже не думая о своей собственной жизни.
Смирнов молчал, видимо анализируя услышанное, однако полковник НКВД, судя по язвительно-насмешливому выражению лица, даже не думал уступать своих позиций. Он уже открыл было рот, чтобы возразить генералу, но Карпухин остановил его движением руки.
