Стоя в неторопливо продвигающейся очереди из мукачевских мужиков, каждый из которых считал своей святой обязанностью перекинуться парой словечек с буфетчиком, который мог не только пенистого пивка нацедить, но и доброй самопальной сливяночки из-под прилавка налить, он уже более-менее спокойно мог наблюдать за радистом, который, казалось, притащился из Ужгорода в этот городишко только для того, чтобы пивком побаловаться в привокзальной чайной да мамалыгу местную поесть.
Встретившись со связником и как бы скинув с плеч тяжелый груз, радист почувствовал себя вполне комфортно и теперь мог со спокойной душой и совестью насладиться теми малыми крохами радости, которая позволяла ему жизнь. И не надо было иметь смершевский опыт старшего лейтенанта Тукалина, чтобы окончательно удостовериться в главном: встретившись в чайной со связником, радист поставил точку на последней радиограмме и теперь, явно довольный собой, будет возвращаться в свой родной Ужгород. И Тукалин не ошибся.
Он уже рассчитывался с буфетчиком за пачку папирос, когда Драга закончил наконец-то поедать свою мамалыгу, до последней капли высосал из кружки остатки пива и поднялся из-за столика. Кивнул, прощаясь, официантке и скрылся за дверью. В окно было видно, как он, остановившись в нескольких шагах от чайной, раскурил самокрутку из доморощенного табака и, перебросив через плечо затасканную торбу, направился к обшарпанному вокзальному строению, где уже толпилось не менее полусотни мужиков и баб с пустыми, полупустыми и туго набитыми мешками и торбами. А это значило, что вскоре должен подойти поезд, на котором можно будет добраться до Ужгорода.
* * *
Окончательно сникший и внутренне уничтоживший себя как последнего изменника и предателя Родины, Новиков заглянул в чайную, однако, не увидев там ни старшего лейтенанта, ни радиста, тут же вышел на улицу. Перед тем как предстать перед глазами генерала Карпухина, который доверил ему, щенку недоношенному, столь ответственное задание, ему необходимо было выплеснуться перед старшим лейтенантом, которого он также подвел своим головотяпством, и рассказать ему всё как было. Нет, не просить пощады и помилования, а просто рассказать всё как было именно этому человеку, за спиной которого было бог знает сколько сложнейших операций и столько же лично им выявленных диверсантов, предателей и шпионов. Тукалина он уважал, пожалуй, даже более своего отца. Тукалин по крайней мере не считал его «недоделанным уродом», которому если и можно что поручить, так только свиней или коз пасти.
