— Ага… — сказал задумчиво человек в подтяжках. — Цветного металла, говоришь? Вклад, говоришь?
— Цветного, — подтвердил Даня, — вклад.
— Так, так… Ну что ж, проходи в комнату, конспиратор, сейчас прощупаем, каковы твои перспективы… Да ты заходи, заходи, не робей. Вот сюда, в эту дверь.
Опустив голову, Даня вошел в чужую комнату и остановился на пороге, ослепленный светом большой, стосвечовой лампы под двумя гофрированными веерами из желтой бумаги. За столом происходило чаепитие.
— Мамаша, угостите, — сказал человек в подтяжках. — Тут, понимаете ли, такие обстоятельства: к нам обращается звено… Пройдем, Анюта, в коридор.
Анюта, которая была пожилой женщиной (разве что чуть-чуть помоложе, чем мама Яковлева), поглядела на мальчика с мешком, потом недоумевающе взглянула на мужа, встала из-за чайного стола и, покачав головой, вышла из комнаты.
Даня молча стоял под взглядами людей, допивавших чай, не смея шелохнуться, не смея поднять глаза, не зная, куда девать руки. Стоял, ухватившись, как утопающий за соломинку, за свой угольный мешок, и старался не видеть тарелки с домашним печеньем и булками. Он был голоден теперь уже не как две, а как пятнадцать собак.
— Садись, пожалуйста, мальчик! — вдруг сказала девочка, сидевшая за чайным столом. — Ведь папа же сказал, чтобы ты сел.
— Спасибо, не хочу, — сорвавшимся басом ответил Даня. — Я не люблю сидеть.
— Нет, отчего же? Почему же не присесть? — рассудительно ответила сидевшая у чайника старушка, наверно здешняя бабушка. — Сними-ка пальто, да и садись. Что же такого? Пришел по делу, а дело, голубчик, в одну минуту не делается. Да ты не стесняйся. Отдышись и ни на кого не гляди. Вот я тебе чайку налью — попей потихоньку горяченького.
Даня неизвестно по какой причине залился густой краской:
— Спасибо, нет…
— Экой ты странный, право… Все «нет» да «нет»… Заладил! — ответила бабушка.
Девочка тихонько засмеялась.
Даня покраснел еще гуще, пот выступил у него на лбу.
Подняв ошеломленный взгляд, он встретился с голубыми глазами девочки.
Вообще говоря, он не уважал девчонок. Ну их совсем! Но эта была особенная.
Он поскорей отвел глаза и стал смотреть на свой мешок, она — на недопитый чай.
Между тем перед ним уже поставили дымящуюся чашку, подвинули к нему печенье.
— Закусывай, мальчик, — сказала старушка.
— Спасибо, я не хочу, — через силу ответил Даня.
— Бабушка, а он вообще не любит есть, — тонким голосом сказала девочка.
Услышав это, краснощекий толстяк (мальчик этак лет девяти), сидевший рядом с девочкой и старательно рисовавший розовым карандашом метро с колоннами (не иначе, как именно он сделал картинку для дверей и гофрированный абажур на лампу), опустил лицо на рисовальную тетрадь и громко фыркнул.
