Потом все снова вернулось, правда, в совершенно преображенном виде. Все происходило не в мозгу и не в теле, а в каком-то промежуточном пространстве, между сознанием и ощущением. Явь пробивалась в ее сознание тяжелыми всплесками. Роланд. Теперь она стояла прямо перед ним, пусть он и был очень далеко. В стороне — дети, тоже очень далеко. Она попыталась добраться и до него, и до детей. То, что в ней двигалось, устремлялось в разные стороны, но никого не могло достичь. Дети и Роланд. Она стала звать их. Она звала их всей силой своего сердца. В это мгновение она отчетливо сознавала, как сильно они нужны друг другу и как сильно она их любит, и что ей нужно оставить их, если она не хочет предать мужа или детей. Но именно в тот момент, когда она осознала это с такой ясностью, свет вдруг исчез. Склонившаяся над ней Тереза спрашивала:
— Может, ты скажешь нам наконец, что произошло?
Все мгновенно остановилось, и Мария села на постели. Вновь перед ней знакомые глаза. В них отражалась темная комната, и темнота разрасталась. Вот сидит Джон и никак не может справиться с беспокойно двигающимися руками. Дети спят. Дверь в соседнюю комнату закрыта. Тереза. Она снова здесь. А потом — потом на нее опять нахлынули воспоминания этого страшного дня.
Было уже около полуночи, они сидели за столом и пили чай, пытаясь не думать обо всей этой чудовищной истории. Тереза несколько раз принималась вытирать стол, потом стала перекладывать вилки и ложки в ящике. Джон погрузился в размышление, опустив голову, чтобы не смотреть на Марию. Выглядела она устрашающе — кровоподтеки на лице, следы йода, пластырь. И еще — этот хрип при дыхании. Она не могла дышать носом, не хватало воздуха, и все время пыталась найти позу, в которой ей легче было переносить боль. Боль не отступала, но каждый раз, найдя новую позу, Марии было немного легче, хоть и ненадолго.
— Черт бы все это побрал, — сказал Джон и замолчал снова.
— Хочешь еще чаю? — спросила Тереза.
Джон покачал головой и подумал о шнапсе. Уже несколько дней он пил, в этот же день не выпил еще ни грамма и чувствовал себя прескверно.
Мария украдкой наблюдала, как он пытается побороть дрожь в руках. Теперь все отступило от нее далеко-далеко, и она снова могла мыслить ясно, такая ясность наступает лишь тогда, когда тебя ничто уже не касается. Вот перед ней Джон. Он ждал когда-то от жизни большого подарка, хотел совершить нечто значительное, но ни чудесного подарка, ни великого деяния не произошло. Так он и начал пить. А вот Тереза, наделенная животным материнским инстинктом и огромным, но бездетным лоном. В ее лоне мог бы поместиться весь мир, но мир не желал ее, способную страдать и терпеть все, и врачевать раны, и утешать страждущих. Мир желал саморазрушения. И еще здесь были дети, они спали в соседней комнате и видели сны, которые никогда не исполнятся, и детям придется расплачиваться за то, что понаделали другие.
