— Вот… — она мотнула головой, показывая вправо.
Справа от двери вдоль стены висели и стояли задники — это такие цветные полотнища, на фоне которых обычно и делают снимки. Между задниками и стеной образовался треугольничек пустого пространства, что-то вроде шалашика…
Сколько я эту студию видела, «пасторальные» мешки всегда справа были, закрывая «вход» в «шалашик», а теперь, значит, посередине… Ага, вот и тело… Хорошо лежит, уютно…
— Ланочка, ты по стеночке аккуратненько куда-нибудь просочись, сядь, а я подумаю.
Застывшая уже. Значит вчера вечером упокоилась, если окоченеть успела, а «отмякнуть» еще нет. Но это при нормальных условиях — жара нынче редкостная, прямо эксклюзивная жара.
Плюс где-то я читала, что после борьбы окоченение наступает почти сразу. Хотя какая тут борьба… Крови не видно, слева, справа, нет, не вижу, и кстати, никаких кинжалов не торчит. Душить ее тоже не душили, у тех личики совсем другие. Мне, правда, с удавленником всего однажды «встретиться» пришлось, и то в темноте, однако, фотографии видела. Цветные. Совсем не похоже. Да и запаха не чувствуется. При удушении все сфинктеры расслабляются, аромат незабываемый.
Отравление, вероятно? А высокая она была, метр семьдесят пять, должно быть, не меньше, хотя в этой позиции и не поймешь. Свернулась клубочком, только правая рука очень неудобно лежит. Коленочки поджала… А ножки длинные, только ступни великоваты, тридцать девятый, надо полагать. Хотя на такой шпильке — сантиметров десять, а то и двенадцать, — при таком каблуке и сорок первый Золушкиной туфелькой выглядит. И волосы хороши: пышные, блестящие, хоть в рекламе снимай.
Итак, что мы имеем? Труп некоей девицы: рост, макияж, маникюр, каблуки… Кто-то из Ланкиных моделей?
— Ну, теперь исповедуйся, солнышко. Ты ее знаешь?
Пока я торчала над телом, Ланка, конечно, задумалась. Но пауза все же была длинновата. По-человечески понятно — Ланка в шоке, но времени на переживания у нас нет.
— Давай-давай, подруга, колись, пока нет никого. Сейчас ментов вызывать придется.
— А я думала, ты можешь этого вызвать, своего, ну, майора… — В ее голосе мне явственно послышалась надежда — они что, меня за Господа Бога держат?
Майор Никита Игоревич Ильин — старший опер нашего главного в городе (а может, в области) убойного отдела — или что-то в этом роде, никогда я в чинах и должностях не разбиралась, как до сих пор в журналистах держат?
Когда нас судьба с Игоревичем свела, он вроде бы вылавливал расхитителей социалистической собственности. Впрочем, тогда уже не социалистической. Не мужик — сокровище. Внешность обманчивая: росточком не гигант, немного меня повыше, до ста восьмидесяти только в ботинках дотягивает, сухой, как скорпион и, кстати, такой же ядовитый. И незаметный, второй раз не взглянешь, одно слово — опер. Только глаза редкостные — глубокая синева в зелень, как море у Херсонеса.
