Виктор Ильич Гордеев неодобрительно покосился на мои голые коленки и, поджав губы, долго и вдумчиво изучал редакционное удостоверение, точно наизусть учил. Предупрежденная Никитой, я не поленилась разыскать удостоверение старого образца — красные корочки с внушительным золотым тиснением «ПРЕССА» снаружи и печатью Городского Совета Народных Депутатов (ныне именуемого Думой) внутри. Боюсь, что современный пластиковый прямоугольник Виктор Ильич всерьез бы не принял. Он так тщательно сверял мою физиономию с фотографией, что, пожалуй, майор был прав. Без его, майорского, предварительного звонка меня бы тут и на порог не пустили. И пришлось бы ограничиться изучением дверей.
А они таки были хороши: уж так примечательны, прямо классика. Дверь покойника всем своим видом сообщала, что здесь живет — ох, пардон, уже не живет — человек аккуратный и не совсем бедный. Ровненькие чистые косяки «под дерево», неброская качественная обивка — веревочки с печатями выделялись на этом фоне, как ворона на свежевыпавшем снегу.
Дверь напротив была как отражение в кривом зеркале. Или в зеркале, в которое встроена машина времени. Быть может, лет через двадцать и челышовская станет такой же ободранной. Лишь дверной глазок новизной и ухоженностью напоминал деталь космического корабля: блестящий, современный и — я не поленилась проверить — с широкоугольным обзором.
Хозяин походил на Савелия Крамарова. Когда он, наконец, отступил в сторону, пропуская меня в квартиру, обнаружилось, что его левую щеку — от угла рта до уха — украшает родимое пятно цвета сильно пожилой редиски. Сей факт был мною отмечен с непонятным удовлетворением.
Бдительность — штука полезная. Но неприятная. Есть люди, которым нравится, когда за ними подглядывают в замочную скважину. Но таких немного. Тех, кто сам подглядывает, почему-то всегда больше. Не скажу, что я так уж часто занимаюсь подглядыванием, но когда подглядывают за мной — хочется наблюдателю сделать что-нибудь доброе. Например, подарить мешок скорпионов.
И все-таки — куда денешься! — такие вот наблюдатели — мечта всех участковых и оперативников вместе взятых.
— Да точно это она была, Дина.
— Вы ее хорошо знаете?
— Конечно. Она к Сергею Сергеевичу давно ходила. Вы не сомневайтесь. Вот у меня все записано, — Виктор Ильич одну за другой начал вытаскивать из тумбочки общие тетради весьма потрепанного вида.
Впрочем, потрепанным и потертым в этом доме было все. Протоптанные в полу «лысины» позволяли определить, когда и каким цветом красили — без всяких экспертов, просто на глазок. Обои, когда-то, вероятно, узорчатые, «под штоф», теперь демонстрировали рябенькую серовато-коричневую поверхность. Тумбочка скрипела и пестрела царапинами и пятнами. Телефонный аппарат, ее увенчивавший, явно знавал лучшие времена: битый корпус, трубка замотана изолентой.
