Такие инаковые, нездешние кошачьи вопли затопили маленькую чужую спальню, от них попросту некуда деться. Оказалось, она, уходя, не закрыла окон. И захотелось, чтобы болела голова, в качестве причины задержаться немного, отлежаться. В районе моего изношенного перикарда робко затрепетало что-то похожее на неизбывную к себе жалость, затем помножилось на дружественное и дорогое отчасти отчаяние. Как ни крути, а откровенно светает. Пора, конечно, давно пора.
ЗОЛА
А так не желал просыпаться. Барахтаться бы увлеченно и далее в разорванных, после сызнова, как придется, переплетенных, пылённых тряпицах собственного сознания, сыскивать в ненастоящих, нищенских, поблекших остатки прогаданной сказочной роскоши. Бессвязные, балаганные, горячие и лишающие покоя, как лоб больного ребенка, мои сны мне так отчаянно дороги, не отдам и пяди за все, что желают предложить чем-то состоятельные. В них порой иногда, страшно не часто, но да забредет, заблудившись, она, и то тут же сбегает, будто чего испугавшись (м. б. убогости приюта?), не то по-хозяйски, чуть развязно войдя, допускает до продолжения наше прозрачное свидание. Однако вполне реальный глаз по инерции вцепился в спасательный круг чернеющей среди безбрежно серого потолка кромки люстры, вдох беззаботно пошел по поверхности, и всяких мыслей набежало, как на восточный базар народа.
Тысячная песчинка, незаметно царапающая стекло мирозданья, я перекатываюсь между глубоких морщинок согретых простыней, ищу ощущение себя, прежде чем отважиться встать на ноги, салютуя эволюции. Последняя в этом смысле революции не лучше: обе кудесницы требуют огромное количество расходного материала, а в итоге дарят окружающей редкостных тварей. Щедро сыплю подобные искусственные жемчуга, они же разбегаются и пропадают в тени изобретенных утренних забот и дел, лишь бы поскорее оно истаяло, время убыточное и неестественное, грубо и торопливо врезанное в выносимые сутки. Обыкновенно я ведь не занят блаженством ближнего. Обыкновенная первая сигарета мне об этом напоминает, ловко щекоча дымом сухое горло, заставляет тихонько прокашляться и ощутить что-то, кроме приобретенной задешево тоски о ней.
Точно новый герой Еврипида, совершенно какой есть, нанизываю дни, блестящие ослепительным солнцем августа, как чешуя золотой рыбки, столь же, впрочем, и скользкие, и неуловимые. Там, в рафинированных трагедиях умели ждать и ненавидеть, не притворяться сложнее, чем есть, они знали ответ, и исполнялись волей своих богов. Все с теми же нотами в праздничной песне сатира, в тех же доспехах охочусь за гибельным роком, пытаясь купить судьбу у чуть располневшей нимфы в метрополитене, и проигрываю Тесею — та волшебница не любит до безумия, увы мне.
