Мир Мирыч надевает очки, снова становится милым учителем физики и возвращает нам цвет.
— Мне все равно, откуда вы, дорогие мои южане. Мне нужны сюжеты. Хоть с юга, хоть с севера.
Требьенов страдальчески смеется:
— Будут, будут, Велимир Велимирович!
— Набросаешь что-нибудь до завтра? — Он поворачивает ко мне голову, трет шею. — Чертов остеохондроз. А?
— Набросаю.
— Нужна драма. Причем с хорошим культурным бэкграундом.
— С чем?
— Мы стремимся работать на продвинутую аудиторию, не для ларьков на Курском вокзале. Может, что-нибудь историческое, раз уж ты историк? Все, до завтра. У меня через час кастинг.
— Что?
— Отбор актеров.
Мир Мирыч кладет под солонку несколько купюр, задумывается и добавляет еще одну. Встает, протягивает мне руку:
— До завтра. Бог даст, что-нибудь у нас и получится.
Требьенов уже отодвигает стул Мир Мирыча и спрашивает тонким голоском:
— А как бы мне получить членство в «Ефимыче»?
— Очень просто: нужны две рекомендации. Одну я тебе дам, а вторую… — озирается вокруг, морщится. — Да вон, хоть Иван Неронович. Когда протрезвеет. А зачем тебе?
— Очень приятное место и интеллигентная публика… Вы ведь не будете ходить, куда попало.
— Ну да. Не буду. Кстати, очень прошу: забудь слово «кушать». Такого слова в Москве как бы нет.
— Уже забыл!
— И еще имей в виду: Ричард Овсянкин умер полгода назад.
— Царствие небесное!
Аминь.
Наше время.
Можно вздохнуть свободно и крутить педали, пока не воткнулся в спицы очередной флешбэк.
Добрый Бенки, неси меня к моей Катуар на своих стальных чреслах! Мы прекрасны с тобой. Мой плащ развевается, накрывая Тверскую. Провались вся Москва, уйди сквозь песок, мне не нужен никто. Только девушка-диалогистка.
— Здравствуй, Катуар! Здравствуй, птица!
Она в белом льняном сарафане. Солнечный свет делает его почти прозрачным. Бенки дрожит от волненья.
— Ты на велосипеде приехал на свидание? — Катуар улыбается кому-то поверх моей головы.
— Да… Я так сроднился с ним.
— Интересно взглянуть и на других родственников. Много их там еще у тебя? Лягарпа не считай — он уже мой родственник.
— Еще пишущая машинка марки «Брунгильда». Но она старенькая, ей тяжело далеко ходить.
— Я ее не видела. Сдал в дом престарелых?
— Нет, она в секретере живет, в полном ампире. Зачем ей пылиться?
— Надо познакомиться. Но как мы пойдем в кино с твоим родственником?
— Я очень хочу тебя поцеловать.
— А Бенки тоже хочет? — она проводит рукой по рулю. (Алый лак я люблю.)
