Зиночка вела пальцами по лицу партнера. Скользнула вниз вдоль щеки, по шее, пробралась к мочке уха. Внезапно отдернула руку. Лицо ее исказилось от ужаса. Она поднесла руку к глазам.
— Что это? — сказала она. Голос звучал глухо, монотонно и в этой монотонности слышалась смертная тоска и жуть. — Что это? Кровь? У вас… — Она запнулась, словно была не в состоянии преодолеть собственный страх, и подняла на парня помертвевшие глаза. — Кровь? — с трудом закончила она и молниеносным движением поднесла руку к глазам партнера.
Тот в ужасе отшатнулся. Зиночка отступила на шаг и улыбнулась.
Несколько мгновений в ателье царила гробовая тишина.
Но вот кто-то первым хлопнул в ладоши, и зала взорвалась громом аплодисментов.
Лозинский в ошеломлении глядел на Зиночку.
«Актриса! — думал он. — Актриса! Но… Не то! Не то!»
— Тише, господа, тише! — он поднял руку, останавливая аплодисменты, и подошел к Зиночке. — Слова, слова, слова! — со злостью проговорил он, словно мстил ей за свое неосуществленное желание. — Как же вы, позвольте полюбопытствовать, Зинаида Владимировна, собираетесь словами пленять и завоевывать публику? Ведь экран не умеет говорить. Он нем. Вы плохо усвоили уроки. Эмоция — мимика. Чувство — жест. Характер — движение. Вам бы, мадемуазель Ведерникова, поступить на курсы Художественного театра или на подмостки к господину Вахтангову! Болтовня, голубушка, уместна на театральной сцене.
— Болтовня?! — Зиночка вспыхнула, задохнулась, но тут же с видимым усилием взяла себя в руки. — Вам, господин Лозинский, — холодно произнесла она, — более пристало не фильмовые эпизоды режиссировать, в которых участвуют люди, а заниматься дрессурой в цирковом зверинце. С бессловесными тварями куда как легче, к тому же если они еще и безмозглы.
И вылетела из ателье, хлопнув дверью.
Облако пыли взметнулось за ней и осело на пол.
Лозинский непроизвольно бросился к двери.
Догнать мерзавку! Схватить! Отхлестать по щекам! За наглость! За хамство! За собственную беспомощность!
Он сделал два шага и резко остановился, будто наткнувшись на стену. Оглянулся.
Три десятка глаз неотрывно следили за ним.
— Прошу, господа, — процедил Лозинский, не разжимая побелевших губ. — Продолжим наши экзерсисы.
— Не обращайте внимания, Алексей Всеволодович, — сказал кудлатый парень, только что разыгравший с Зиночкой сцену испуга. — Она вообще чудная. Не от мира сего. Ей говоришь одно, а она в ответ другое, как будто у нее в голове переводчик на китайский язык. А напугала она меня здорово.
