— Шелковые! — произнесла с завистью.
Зиночка отбросила ее руку, резко поднялась и направилась к двери. Чувство физической брезгливости охватило ее.
— Подумаешь, цаца-ляля! — хмыкнул кто-то ей в спину.
С того дня Зиночка так и осталась для студийцев цацей-лялей. Они ее как бы не замечали, а если обращались изредка, то глядели с усмешкой и со стороны. К своим делам не привлекали. В перерыве все дружно доставали из сумок огромные ломти хлеба, намазанные толстым слоем масла, с кусками колбасы и, скаля зубы, перебрасываясь шуточками, принимались завтракать.
Она же, испытывая отвращение и к толстым ломтям, и к жирной колбасе, и к пошлым шуткам, шла в ближайшую кондитерскую пить кофе.
В ватерклозете девицы демонстрировали друг другу новые чулки, дешевое белье, менялись помадой, обрызгивались духами, обсуждали во всех отвратительных физиологических подробностях свои отношения с парнями. Когда входила Зиночка, тут же замолкали.
Чутье ее не подвело: народ в студии по большей мере был из мещанства да околотеатральных кругов. Дети мелких чиновников, торговцев, бывшие студенты, несколько девиц из театральных гримерок — костюмерши, мечтающие пробиться в актриски, а две — цирковые. Эти последние, как казалось Зиночке, имели особенно сильный налет вульгарности. Одна из них говорила «ихние» и «ложить» вместо класть.
Униформу свою Зиночка ненавидела. «Кирза и дерюга» — так она называла хлопчатые штаны и спортивные ботинки, которые заставлял носить Лозинский и в которых она чувствовала себя бесполой.
Сам Лозинский вводил Зиночку в недоумение. Он был холоден, насмешлив, равнодушен и, кажется, ставил ее вровень с остальными студиозусами, чего Зиночка никак не могла от него ожидать.
Но главное — главное! — ее не покидало ощущение полнейшей бессмысленности происходящего. Они ползали, бегали, прыгали, таращили глаза, изображая страннейшие вещи. Печеную картошку, к примеру. Или чашку с отбитой ручкой. Или летящую по ветру газету.
«Эмоция — мимика! Чувство — жест! Характер — движение! Забудьте о словах! Тело — ваш инструмент! Научитесь владеть им в совершенстве!» — кричал Лозинский.
Зиночка не хотела владеть телом в совершенстве. Актерская игра, по ее мнению, ничего общего не имела с прыжками, ужимками и кувырками.
Иногда Лозинский давал этюды на парную игру. Макака-самец гонится за макакой-самкой. Изображать макаку Зиночка отказалась. Лозинский хмыкнул, но оставил ее в покое. В следующий раз, когда разыгрывали сценку, показавшуюся Зиночке вполне приемлемой — слепая девушка ждет возлюбленного, но, бросившись на шею вошедшему человеку, обнаруживает, что ошиблась, — Лозинский даже ее не вызвал. А ведь это единственное, что имело отношение к синема.
