Сквозь толпу Рунич двинулся к нему.
— Дмитрий Дмитрич, преклоняюсь, — произнес он, и вместе они подхватили дородную тетеху, пытавшуюся преодолеть затор в толпе.
Пальмин в ответ понимающе хмыкнул, дескать: «Согласен. Состоялось».
На следующее утро газеты писали, что на премьере был продемонстрирован прекрасный балаган.
Рунич купил несколько изданий и притормозил около кофейного киоска, чтобы просмотреть страницы.
Господи! Они и писать-то о таком чуде не умеют! Не знают как! Вот в чем беда!
Он вспомнил давний разговор с Пальминым. Все-таки зрители для такой фильмы должны быть наделены особой фантазией, чтобы успевать за автором. Поехать теперь к нему?
«Книжечку новых стихов некто безличный читает в полутьме своей норы. А фильм отдают армии зрителей на расстраву. Здесь, конечно, минус», — думал Рунич, устроившись на деревянной лавке трамвая, который вез его в Сокольники.
Однако никакой скорби со стороны Пальмина не наблюдалось. Ни на это утро, ни на следующее, ни потом. Пожар в проекционной его развеселил. Он трактовал его как финальную часть композиции и размышлял о том, удастся ли повторить киносеанс во всем многожанровом величии. То есть непременно с пожаром. Кому-то он, чистая душа, эту концепцию успел изложить, и в следующих показах пугливые московские прокатчики стали фильме отказывать.
Лозинский же, узнав об этом, признался себе, что интуиция — дистанцироваться от фильмы — не подвела. Сейчас было бы совсем ни к чему, чтобы его имя полоскали в скандале с прокатчиками.
Пальмин с его легким и деятельным характером между тем уже толкал впереди себя очередной внушительный проект. Новая парковая скульптура. Уболтал директора увеселительных угодий и теперь делал эскизы трехметровых музыкальных инструментов, которым предстояло украсить поляны Сокольнического парка. Рояль. Виолончель. Тромбон. В два человеческих роста.
А под шумок эстетических споров по поводу «Циферблата» стали неплохо раскупаться его полотна из серии «Говорящая мебель». Три из них — «Хохочущий стул», «Плачущий диван» и «Озорную табуретку» — купил представитель киносъемочной компании «Гомон» в России месье Гайар. Он же сделал Пальмину любопытное предложение: показать «психокомический» — так он обозвал фильм — в Париже.
Почему бы нет? Вот и холода, кстати, подступили. Лед, сугробы. И как только перемерзла система отопления на даче, Пальмин бойко зашевелился по поводу паспорта. Звал соавторов.
Лозинский, на увертливые пассы которого относительно «Циферблата» Пальмин внимания не обращал, сказал, что начал детективную серию и отлучиться не может.
