Рунич прошел вдоль стены к экрану и, заметив небольшую нишу в стене, шагнул в нее. Здесь, пожалуй, удобно: виден и экран, и лица. Лица зрителей в неверном освещении экрана теряли объем, казались масками, на которых зависало то одно, то другое выражение. Недоумение. Прищур недоверия. Улыбка удивления. Гримасы, не соединенные единым чувством.
Жемчужно-серый окрас экрана Руничу нравился. В абрисе некоторых кадров — далеко не всех, далеко не всех — он признавал гениальность, разглядеть которую, впрочем, доступно лишь тем, чей взгляд поистине свободен. Струящийся по грустной улице циферблат — необыкновенное зрелище. То, что не может существовать в материальном мире. Фонарь на тротуаре, казавшийся в декорациях грязной палкой, завистливо склоняет стеклянную голову к цифре «три» на животе часов, и тройка стекает в помойную щель. И наконец во весь экран — ботинки, к подошве которых подкатывает волна Времени.
— Браво! — раздался в зале одинокий вскрик. Как выдох.
— Браво? — с вопросительной интонацией переспросил кто-то с первого ряда.
— Но это не кино, господа! — отозвался баритон из середины залы.
— А для вас только парижский жанр кино! — хмыкнул скользкий голосок из задних рядов.
В зале оживленно заверещали:
— Давайте смотреть покадрово! Пусть дирижер кинопроекционной делает паузы!
— Ступайте миловаться с дирижером в залу филармонии! Здесь фильмовая зала, и изображение должно двигаться поступательно. И где, позвольте, сюжет?! Пусть художники рисуют картины, а фильмоделы снимают на пленку людей!
— Да где вы видели в этом городе людей! Тени, забытые мраком! Мясо, залитое лаком! — Юноша из первого ряда лез на сцену, размахивая белым платком. Двое других тащили его обратно.
— Булки, набитые маком! Вопли, запитые таком! — разошлась некая матрона.
Скандал легко, с полоборота завелся, взлетел над зрительной залой и весело, как стая весенних птиц, носился из угла в угол.
На экране рысь прыгнула через горящий циферблат почти незамеченной.
Из проекционной будки потянуло запахом гари, и в залу через окошко в стене повалил дымок. Изображение на экране прогнулось внутрь и съежилось.
— Дырка в космосе! Дыра, которая съест нас всех! — визжала матрона.
— Пожар, господа! Пожар! — басили мужские голоса.
Хлопнула пробка от шампанского. Фонтан брызг взметнулся над головами.
На белом экране расплывались обугленные круги.
Зрители, кто хохоча, кто ругаясь, рвались к выходу.
Рунич искал глазами Пальмина. Тот помогал девушкам перескакивать через кресла: подавал руку, подхватывал, меланхолично улыбался и, кажется, совсем не был расстроен.
