Целыми днями Лозинский занимался с группой молоденьких статистов, которых прочил на эпизоды. Разыгрывал с ними актерские этюды, учил киножесту, движению, мимике. А на роль убийцы мечтал пригласить знаменитого Жоржа Александриди, который только что в киноэпопее «Защита Зимнего» сыграл главаря большевистской банды — Черного Ворона. Александриди был так зловещ и безумен, что у Лекса во время просмотра холодели кончики пальцев.
Пальмин взял следующий моток пленки, и по экрану побежали кадры с текущим по земле циферблатом. Вот по дороге оторвалась одна стрелка, другая, а за ними и цифры стали сыпаться на землю, как картофелины из порванной сумки, скакать в пыли, валиться в канаву. Поток дождевой воды смывал их, разнося в разные стороны.
Оказывается, Пальмин и это снял. А ведь было, было в сценарии Рунича то, что он, Лозинский, не представлял на экране, то, что невозможно было фильмировать: «И час, простившийся с минутой, на свалке сгинет…»
Лекс с изумлением и некоторой досадой глядел на экран. Что-то казалось ему смешным, нелепым, картонным, как клоунский нос. Но что-то… Что-то цепляло. Что-то было здесь настоящее, взаправдашнее. Знать бы — что. Чудо. Тайна. Эти скачущие цифры. И декорации выглядят так, будто возникли из горячечного температурного сна. И время течет… течет… ручеек все тоньше… тоньше…
Лекс почувствовал мгновенную необъяснимую тоску, но Пальмин уже снова толкал его в бок, снова колдовал над очередным куском пленки.
На экран выплыли два глаза — сверхкрупный план. Глаза смотрели не мигая — льдистые, жгучие, острые, острее самой острой стали.
Лозинский задохнулся. Где-то он видел эти глаза. И так же близко, так же крупно. Ошибки быть не может.
— Нет, ты только посмотри! — верещал Пальмин. — Какие глаза — злющие-презлющие! Мне нужен был глаз рыси, но эти еще лучше. Мы ими прослоим все действие.
— Тут есть действие?
— Не зли меня, Лекс. Если бы ты не свалил в свой детектив, действие было бы. Ты же у нас специалист по погоням. Гляди, какой эффект!
На экране ресницы постепенно превратились в стрелки и задвигались — влево-вправо, влево-вправо.
«Жалко, что нельзя подложить звук тиканья», — мимоходом подумал Лозинский.
— Митя, сюда надо приклеить крупный план будильника. Не все зрители влезут в узкий смокинг твоей фантазии, говоря поэтически. Надо, чтобы они ни на секунду не забывали, что ты играешь с метафорой Времени. Понимаешь?
— Лекс, ты гений! Я же чувствовал, чувствовал, что здесь должно быть что-то круглое! И с кружочком внутри. Но что? Никак… А ты раз — и готово!
