Но и это Государя не удовлетворило. Твердыня оставалась ещё далёкой от совершенства; Герцогу не нравилась разномастность её построек, она напоминала ему о кричащей яркости нижнего города. Тут требовалось нечто иное. Он поразмыслил и, как человек со вкусом, питавший к тому же пристрастие к живописному великолепию, распорядился, чтобы весь город — стены, дома, два монастыря (бенедектинский и картезианский), церкви, даже свинарники и конюшни — словом, всё, выкрасили в единообразный розовый цвет: «розовый», предписал он, «и без малейшей примеси синего». Строго говоря, ему требовался цвет бледной розы или человеческой плоти, оттенок, который, как он предвидел, будет хорошо смотреться на фоне окружающей сочной зелени. Это повеление было, как и все остальные, выполнено без малейшей задержки.
Тогда, наконец, обозрел Герцог дело рук своих и увидел, что оно хорошо. Герцог создал жемчужину. Старый город обратился в симфонию изумрудных и коралловых тонов.
Таковой он остался и поныне. Жители его понемногу прониклись гордостью за свою розовую цитадель, среди них установился неписанный закон, в силу которого каждый дом следовало окрашивать в те же тона. Что до остального, то после смерти Герцога строились здесь мало — лишь в окрестностях выросло, нарушая старинный закон, несколько разрозненных вилл. Да ещё население стало вновь убывать. Люди покидали город, все, кроме крестьян, возделывавших окрестные поля. Башни и зубчатые стены понемногу разваливались; дороги вспучились кустиками пробившейся сквозь трещины в старых плитах травы. Порой на закате дня по ним погромыхивала сенная телега, со скрежетом сворачивая к какому-нибудь дворику, в котором виднелись сваленные в заросшие мхом стенные ниши, груды кукурузных початков и тыкв; яблони и сливы дремотно кивали над стенами, осыпая улицы снежно-белыми лепестками или увядшей листвой. Торговля пребывала на грани исчезновения. С лиц владельцев нескольких уцелевших лавок не сходило выражение сонного человеколюбия. Сами камни города источали покой. Мягкое, аристократическое выражение навек пристало к розоватым жилищам, что гнездились, забытые всем светом, среди зелёной благодати…
Одним из немногих современных домов была и вилла «Мон-Репо». Про неё рассказывали довольно занятную историю. Виллу построили почти столетие назад для эксцентричной француженки, лирической поэтессы, излюбленной позой которой была усталость от жизни. Она прослышала, что где-то на Непенте имеется высоченный обрыв, единственный в своём роде, очень удобное место для всякого, кто пожелает покончить с собой. Поэтесса решила, что неплохо бы поселиться к нему поближе — вдруг пригодится. В Париже, говорила она, ничего подходящего не сыщешь — сплошь пятиэтажные отели и тому подобное, а мысль о том, чтобы броситься вниз с одного из таких искусственных возвышений, противна её чувствительной натуре, она хочет умереть, как Сафо
