И пока он продирался между деревьями к просвету вдалеке, внезапная мысль осенила его: Почему мы пели? Мы совсем рехнулись? О чем, черт возьми, мы думали, когда пели? Повсюду руки и ноги, люди запросто превращаются в туман из плоти и крови! А мы пели!
Какими же мы были полными дураками!
Полчаса спустя рядовой Перси спустился по склону к ручью в пологой долине. Вода была несколько солоноватой, но сейчас он готов был пить из корыта лошади, стоя на четвереньках рядом с ней.
Он брел вдоль ручья, пока тот не вошел в реку. Рядовой Перси был деревенским парнем и знал, что на речном берегу всегда найдутся раки. Вскоре он уже радостно готовил их. Никогда в жизни он не видел таких больших! И так много! И таких сочных! Он ел, разрывая их на части руками, помешивая улов веткой на наспех разведенном костре. При этом он размышлял: Возможно, я и правда умер и попал на небеса. И это вполне заслужено, ибо Господь свидетель, я повидал достаточно ада.
Той ночью он лежал на поляне у реки, с мешком вместо подушки. И когда невероятно яркие звезды появились на небе, Перси затянул песню «Упакуй свои беды в старый мешок». Он затих прежде, чем допел песню, и уснул сном праведника.
Когда лучи солнца вновь коснулось лица, Перси проснулся, сел — и замер, неподвижный как статуя. Дюжина парней стоящих в ряд, пристально наблюдала за ним.
Кем они были? Чем они были? Они немного походили на медведей, но не мордами, и немного на обезьян, только толще. И они просто молча смотрели на него. Они ведь не могли быть французами?
И все же он попробовал обратиться к ним по-французски.
- Parley buffon say?>1
Они непонимающе уставились на него.
В тишине, чувствуя, что они чего-то ожидают от него, Перси откашлялся и запел «Упакуй свои беды в старый мешок». Парни слушали с пристальным вниманием, пока он не закончил. Затем они переглянулись и, будто достигнув некого соглашения, один из них вышел вперед и почти идеально повторил песню Перси.
Рядовой Перси слушал с искренним удивлением.
Столетие спустя:
Прерия была пологой и густой, с рассеянными тут и там дубами. Небо над головой было идеально голубым, как в рекламных брошюрах. На горизонте возникло движение, словно тень от облаков: огромное стадо животных.
Раздалось подобие вдоха и выдоха. Наблюдатель, стоящий достаточно близко, мог кожей ощутить прикосновение летнего бриза.
И женщина лежала на траве.
Ее звали Мария Валиенте. Она была одета в любимый розовый ангорский свитер. Ей было всего пятнадцать лет, но она была уже беременна, и ребенок появлялся на свет. Боль родовых схваток пульсировала в ее тощем теле. Минуту назад она еще не знала, боялась ли он больше родов, или гнева сестры Стефани, которая забрала ее браслет с обезьяной, единственную вещь, доставшуюся Марии от матери, заявив, что это был греховный символ.
