— С чего ты взяла?
— Смотри. Он сказал, что ему пора в спортзал. Мы лежали, разговаривали. Это в воскресенье было, днем. А ему в спортзал. Я пошла в туалет пописать, а он стал одеваться. Он рассказывал мне про свою мать. Она — страшная сука. Бывают же такие прирожденные суки, — подруга прищурилась, у нее вышло и хищно, и зло. — У него есть старший брат. Он старше его на семь лет. А мать как бульдог.
— А где отец?
— Его, можно сказать, нет. Чиновник чего-то там. Он с ним поссорился. Его отец — настоящий трус. Вякнет из-за угла и убежит. Когда ему было девятнадцать, они круто поговорили.
— Если он тебе такие вещи рассказывает, то это, наверное, что-то значит. Стал бы я выкладывать посторонним свои семейные тайны.
— А вот не знаю! — сказала она с неожиданным торжеством. — Иногда такое ляпнешь, потом самой страшно.
— Ну, не пьяный же он был.
— Я его слушаю, а сама думаю. Спроси меня, про что я думаю. Спроси!
— Дерево!
— Я думаю, еще час-другой и все кончится. Я думаю только о том, что все вот-вот кончится. Он меня по спинке гладит, целует грудь, шею, приятно, а я думаю только о том, что все скоро кончится.
— Дерево! Дерево!
— Ну, час, ну, два. И все. Ушел, внизу машина заревела, и я за ней. Орала, как недорезанная свинья.
— Ты влюблена.
— Не-ет, — протянула она. — Это что-то другое.
А что другое? Что? Сидит, волнуется. Платье черное, а лицо розовое, заштукатуренное плотно. Ресницы подробно прокрашены, по ресничке. Глаза синие, распахнутые, пустые на вид. Но влюблена, влюблена.
— У него живот. Ростиком невысокий и животик подвисает.
— Некрасивый?
— Э, нет! — она поводила указательным пальцем перед моим носом. — Не скажи. Есть в нем что-то эдакое.
— Глаза, — напомнил я.
Цокнула языком.
— Все вместе, наверное. И глаза, и попка, и руки нежные.
— Дерево! Дерево!
— Я не знаю, счастлива я или нет. Это что-то другое. Колет где-то и тянет, — она подложила ладонь под грудь и слегка ее вздернула. — Все время не хватает чего-то.
— Пустота, которую надо заполнить. Как будто обвалилась земля, — я вдруг увлекся. Затянула подруга в свои чувства. — Таким — оврагом.
— Ага, — ответила она гортанно.
Влюблена, влюблена, пусть хоть что она мне говорит.
— У него нос с горбинкой. А на кончике такое плоское место, — она провела пальцем себе по носу.
— Дерево! Дерево!
Она выглядела куском сливочного масла, и траурная одежда ей в этом не мешала. Она буквально таяла, плыла — и не могу сказать, что я чувствовал себя на своем месте. Почему всегда стыдно слушать чужие чувства?
