Он снова стал через день бывать в мэрии, работал тщательно и не допускал прогулов. Чтобы оправдаться перед Виктором Гюго за то, что послал ему 22 декабря свои стихи по почте, а не принес лично, он ссылается на больное горло>[168].
К концу 1870 года Поля, к его удовольствию, повысили до должности младшего управляющего с жалованием 2100 франков в год. Это событие в канун Рождества в доме на улице Николе отметили изысканным ужином, в меню которого входили блюда из конины, а так же мяса собак и кошек, приготовленного на свежайшем масле с ферм г-на Моте. Праздник удался на славу!
Между тем началась настоящая война, как будто было мало голода и холода (в тот год Сену сковало льдом). В ночь с 5 на 6 декабря первые снаряды стали рваться на улицах Парижа. Г-н Моте, опасаясь, что скоро начнется обстрел Монмартрского холма, арендовал для своей супруги просторную квартиру на бульваре Сен-Жермен, напротив Клюни, а сам мужественно остался на улице Николе, предоставив жилье в распоряжение госпиталя для раненых.
Вскоре Шарль де Сиври поселился у матери. Та приютила у себя и его невесту, молодую художницу Эмму Кормио, которой в Париже негде было жить. Что до Поля, то он все-таки решился покинуть свою мать и с опаской возвратился на набережную Турнель. В доме четы Верлен или у г-жи Моте, ставшей теперь их соседкой, возобновились дружеские встречи, как в старые добрые времена. Конечно, угощались чем бог послал и всем, что гости (Валад, Блемон, Пеллетан, Регаме, Вилье де Лиль-Адан, Кабанер и прочие) приносили с собой, — все это просто делили поровну. В один прекрасный день в квартиру г-жи Моте переселились братья Кро, так как их дом на улице Ренн разрушило снарядом. Но никто не принимал всерьез смертельную опасность, которая на самом деле грозила всем.
Поль вернулся к размеренной жизни, но из-за треволнений последних месяцев нервы его стали сдавать. Частенько он возвращался с ночного караула полупьяным, с лихорадочно блестящими глазами и злобно поносил всех и вся. Матильда относила эти настроения на счет усталости; он быстро ложился, и наутро все было забыто.
Но брак, хотя еще достаточно прочный, дал трещину. Матильда лучше поняла характер мужа и презрительно отзывалась о его трусости: «Ты же сын офицера! Какой стыд!». Ее любовь к Полю поддерживало безграничное восхищение, но, увы, с каждым днем она восхищалась им все меньше. На все эти неприятности Верлен отреагировал привычным образом: он стал пить, чтобы доказать себе, а если придется, то и окружающим, что он не трус. Однажды Поль явился домой после многочисленных возлияний и, получив на ужин отбивную из конины, заявил супруге, что эта тошнотворная падаль уже сидит у него в печенках и что отныне он будет обедать в кафе на улицах Газ или Риволи, где подают говядину. Напрасно Матильда проливала слезы, в течение двух недель Поль держал слово. В другой раз, вернувшись ранее обычного и не застав супругу дома — как сказала горничная, госпожа отправилась навестить свою мать, — он отправился на бульвар Сен-Жермен и не переставал брюзжать, что им пренебрегают, что на обед ему готовят несъедобную дрянь, что он женился на дуре, способной только болтать без умолку. Г-жа Моте и ее дочь были неприятно поражены подобным поведением, но у них хватило ума не воспринимать случившееся как трагедию. По их мнению, тяжелые жизненные обстоятельства могли если не извинить Поля, то, по крайней мере, послужить объяснением подобным выходкам. Слава богу, 29 января 1871 года подписали перемирие: порядок будет восстановлен и жизнь вернется в свою колею.
