В классе задвигались.
— Я думаю, что любовь, настоящая любовь, — это огромная радость. Огромная духовная сила, — сказала Фаина Васильевна серьезно. — Человек не может не любить. Только к одним это чувство приходит раньше, к другим позже. Торопить его не надо и искать не надо. Оно придет само, придет в свое время. И бежать от него не надо. А что касается мыслей, которые ты высказала, Звягина, то они занимают и наши умы. К сожалению, нет такого предмета — человековедения. — Фаина Васильевна умолкла и задумчиво посмотрела в окно.
Ребята молчали. Тоже задумались. Неожиданно Сима Лузгина спросила:
— А вы когда-нибудь любили?
Класс тихонечко ахнул и замер. Такой вопрос Фаине задать могла только Лузгина.
— Любила, девочка, — спокойно ответила Фаина Васильевна. — Мы решим так: Шагалов сейчас пойдет и извинится перед Александром Афанасьевичем. Александр Афанасьевич преподавать больше у нас не будет. Мы провожаем его на пенсию. И я советую вам: перед тем как что-нибудь сделать или сказать — думайте. Вы не дети и можете и должны отвечать за свои поступки.
Уходя в девятый «в», Фаина Васильевна оставила Александра Афанасьевича в своем кабинете на попечение секретаря Анны Сергеевны. А когда возвратилась, Александра Афанасьевича уже не было.
— Все хватался за грудь, — пояснила Анна Сергеевна. — Воду пил. А потом ушел своим ходом. Петр Анисимович помог.
Фаина Васильевна представила себе разговор нового завуча с Александром Афанасьевичем и поморщилась.
— Я буду занята, — сказала она громко и опустила собачку французского замка. Замок щелкнул. В кабинете стало тихо. Тяжелые темно-вишневые портьеры закрывали дверь. Была перемена, но сюда доносилось только едва слышное постукивание, когда в коридоре этажом выше затевалась беготня. Будто далеко-далеко нестройно бьют в барабаны.
Фаина Васильевна не прошла к письменному столу, возле которого стояло жесткое кресло, а села на диван, скинула туфли, поджала под себя ноги, поежилась зябко.
«А вы когда-нибудь любили?»
Ах, Сима Лузгина, маленькая девочка, которая так и не растет!..
Она спросила про тебя, Алеша.
Помнишь, какие у меня были косы? Черные-черные. Ты любил расплетать их. А однажды наплел тоненьких косичек. Сказал: «Голова медузы Горгоны». И мы смеялись…
Помнишь, бродили с тобой по пустырю за Большой Монетной? Пустырь тянулся до самой Невки, зарос крапивой, лопухом, одуванчиками. В маленьких прудах стояла зеленая вода. Мы садились на траву и подолгу следили за возней головастиков, за скользящими по поверхности плавунцами, за хитрыми тритонами и ужасно важными лягушками. Где-то ты вычитал, что музыка влияет на рост живого организма. Мы выкопали ямку, налили в нее воды, пересадили туда нескольких головастиков. И потом долго пели им, чуть не до хрипоты. Пели, и нам казалось, что они в самом деле растут на глазах. Помнишь?
