— А почему ты выбросил, как она сидит на чемодане и знакомство с летчиком? И потом… почему вместо человеческого чемодана она таскает этот…
— Баул? — подсказала Вероника и улыбнулась. — Такой смешном…
— По-моему, тоже смешно, — сказал режиссер. Поперхнулся и отвернулся.
А на экране уже взлетал самолет. Вероника наблюдала с интересом за автором. Он со свистом втянул в себя воздух и спросил:
— Откуда у нее в номере холодильник? Это что, люкс? На какие деньги?
— Не лови ты блох! Тут нужен текст из магнитофона…
— Не знаю, не знаю…
— Что не знаешь? Стоп!
Вероника остановила изображение. Во время последнего разговора Юли-журналистка ужинала одиноко в номере гостиницы и расшифровывала магнитофонные записи. Теперь все замерло.
— Я не знаю, что слушает эта вертихвостка с холодильником! С ней никакой простой советский человек не станет говорить всерьез!
— Так ты об этом и писал! Как к ней никто не относился всерьез. Ты сам был журналистом…
— Но я не жил в люксах! Терпеть не могу «липы»!
Вероника выключила изображение, чтобы не сердить автора.
— А нельзя переснять? — без надежды спросил автор. — Или вырезать хотя бы холодильник?
— Сейчас вырежу, — мрачно пообещал режиссер; — Я пошел курить! Смотри главное, ползучий реалист!
— Главное состоит из мелочей.
Вероника снова включила стол. Юля на экране пила молоко и слушала свой голос в магнитофоне, и делала она это очень выразительно и правдиво. После ее крупного плана шел спуск корабля на воду.
— А это что? — спросил автор.
— Спуск корабля. Из хроники.
— Это хорошо… Вот это хорошо…
Александр Ильич облегченно передохнул, несмотря на музыку, точнее, звуки — гортанные, скрежещущие, искаженные динамиками монтажного стола звуки марша. Хроника есть хроника, а спуск корабля всегда волнует. Но вот снова Юля возникла на экране, похоже, среди зрителей этого спуска, она уговаривала Павла Платоновича куда-то идти с ней, тянула а он, в парадном костюме с орденскими планками, смущено отговаривался.
— Здесь черновая фонограмма. Текст точно по сценарию, — успокоила Вероника, поскольку текст был совсем не слышен. И, повернувшись, увидела лицо Александра Ильича. Глаза его стали огромными и скорбными. Они как будто не видели экрана. Автор смотрел внутрь себя, в глубину своего отчаяния.
— Что, Александр Ильич?
— Если Пантелеев воскрес настолько, что уже парадный костюм надел, то какого черта… его уговаривать? Он уже… готов! Нарядился! Ну, знаете…
Александр Ильич решительно встал и вышел на поиски режиссера. Вероника отмотала назад сцену, видно, нашла там какой-то свой монтажный дефект. Лицо ее стало строгим и деловым, руки работали ловко и бесшумно. Что-то вырезала, склеила.
