— Так, — сказал Черепец мертвым голосом, — такие, значит, пироги…
Они стояли под дождем. Черепец молчал, молчала и она тоже.
— Бабушку поцелуй, балбес, — кричал рядом с ними какой-то майор из морской пехоты.
— Я им отрез ваш вручить хотел и ватин с прикладом, они не взяли, — сказал Артюхов, высунувшись в окошко «пикапа», он был обижен за Черепца до последней степени.
— Ладно, я возьму, — вдруг сказала Маруся.
Артюхов поспешно полез в кузов, достал набитую наволочку, передал Черепцу, а тот Марусе.
— Хорошая длина выйдет, — вдруг лихорадочно заговорил Черепец слова, которые много раз говорил про себя и в разных придуманных обстоятельствах, только вот сегодняшнего обстоятельства он придумать не смог. — За модой не гонись, тебе тепло требуется, хотя немного приталить будет неплохо. Когда сошьешь, сфотографируйся, фотокарточку мне пришли. — Он помолчал. — Красива северная природа, — добавил он, — хотя южная тоже ничего себе. Может, прогуляемся… Ваш буксир еще не зачалил…
И они пошли вдоль пирса, вдоль огромной сырой кучи угля под дождем, он нес одной рукой чемодан и валенки, а другой вел ее под ручку. На рабочих ботинках его не было шнурков.
С буксира на транспорт заводили конец. Плечи Маруси и Черепца потемнели от дождя, ветер рвал полу ее тяжелого пальто.
— Давай посидим, — сказал Черепец, он смахнул рукой воду с цементной скамьи. Они сели, в кармане у Черепца была баранка, он ее размочил в луже, и они молча стали бросать кусочки чайкам. То он, то она. И Черепец подумал, что, наверное, сегодня лучший день в его жизни. И что ои его всегда будет вспоминать.
— У меня легкая форма, — вдруг сказала Маруся. — Глонти сказал, мие детей иметь можно будет… Я девушка здоровая, поправлюсь…
Г у-у-у-у-у-у… — загудел рефрижератор.
Шофер домел веничком кузов, закрыл борт. Белобров сунул ему тридцатку.
— Ну вот и все, — сказала Шура и оглядела дома, Базу, размытые дождем сопки, серые корабли под скалой. — Все, — сказала она, — как сон, Сашенька, как сон!
Не прощаясь, взяла ребенка у Екатерины Васильевны н, криво ступая, пошла по трапу. За ней поднимался Дмитриенко с открытым зонтом. На палубе ветер рвал брезенты с бесконечных штабелей бочек. Помощник ругался в мятый жестяной рупор. Транспорт опять загудел.
— Ну, бывайте здоровы. — Маруся пожала руки Черепцу и Артюхову. И потом еще раз Черепцу. — Ждите нас с песнями.
И, забрав в обе руки вещи, не оборачиваясь, полезла по трапу.
Майор из морской пехоты заиграл на аккордеоне танец маленьких лебедей. Матросы с грохотом потащили наверх трап. Буксир хрипло гуднул и стал вытаскивать транспорт. Шура на палубе мотала головой, потом ткнулась лицом в одеяло, в которое был завернут ребенок, и заплакала. Маслянистая полоса воды между транспортом и пирсом все увеличивалась, и винты буксира погнали по этой воде пенистые гребешки. Порыв ветра вырвал у Екатерины Васильевны зонт, он закачался на воде, а Екатерина Васильевна тоже заплакала, пе то из-за зонта, не то от тоски. Все кричали и с берега, это был крик, в котором нельзя разобрать слов. Майор играл вальс. Подъехал «виллис», из него выскочила Настя Плотникова и замахала рукой, а Шура опять закивала головой.
