— А я должен буду платить вам обоим?
— Не я устанавливал эти правила.
— Вы устанавливаете только цены.
— Но и не я собираюсь разводиться.
— Это не моя вина, — протестующе проговорил Оливер.
— Значит, моя?
Оливер, уже пожалевший, что обратился к Гольдштейну, чувствовал себя страшно неловко.
— Так вы еще не переехали? — спросил Гольдштейн, наблюдая, как Оливер краснеет.
— Нет. Может быть, сегодня вечером. Но мне кажется, я этого не вынесу.
— Почему?
— Не знаю, — ответил Оливер, удивляясь, что продолжает откровенничать с ним. — Это для меня как гнездо. Мне кажется, я не в силах вылететь из него. Понимаете, Гольдштейн, там — мое место… Мой сад. Мой подвал… моя мастерская. Мои стаффордширские статуэтки…
— Ваши — что?
— Маленькие фарфоровые фигурки, красиво разукрашенные. Вот, например, небесно-голубая…
— Я этого не понимаю, Роуз, — прервал его Гольдштейн.
— Я тоже не понимаю. Ничего не понимаю, — никогда в жизни Оливер еще не был так подавлен. Он мучительно пытался заглянуть Гольдштейну в глаза. Но сквозь толстые стекла очков они казались все такими же неестественно печальными. Его взгляд действовал на Оливера угнетающе.
— Мне нужно время, — проговорил Оливер после долгой паузы.
— Времени у нас навалом.
— Разве? — спросил Оливер. Ему показалось, что это единственная разумная мысль, которая пришла ему в голову за весь день. — Я уже выкинул коту под хвост почти двадцать лет жизни, — он почувствовал, что слишком устал и не в силах продолжать разговор. — Когда поговорите с Термонтом, перезвоните мне, — пробормотал он, выходя из офиса адвоката и не вполне понимая, куда собирается отправиться.
— Я просто не могу в это поверить, — сказала Ева. Она уже давно пыталась привлечь внимание Энн, которая работала над библиографией для своей диссертации «Джефферсон как государственный секретарь». Ева прочла тему диссертации. Энн совсем не хотела отрываться от списка книг, которые требовалось хотя бы просмотреть. Эта вечно всем недовольная девчонка мешает ей.
Однако она все же подняла голову и заметила в затуманенных глазах Евы что-то вроде мольбы, которую она просто не могла обойти вниманием. Тут девочка наклонилась на стуле и прижалась щекой к щеке Энн, чем привела ее в полное замешательство. Она похлопала девочку по голове, терпеливо дожидаясь, пока та успокоится.
— Они разругались, — проговорила Ева, не в силах больше сдерживать теснившиеся у нее в груди рыдания.
— Эй, о чем это ты? — спросила Энн, поворачиваясь и обнимая дрожащую Еву. Она продолжала гладить ее, дожидаясь пока та выплачется и сможет говорить.
