Политрук, крупный, спортивного вида парняга из бывших комсомольских работников, вел огонь из винтовки. Он умел проявить активность в любой ситуации. Успевал целиться, хотя попасть в кого-то из винтовки на расстоянии семьсот метров было невозможно. Помощник, числившийся в штатном расписании как агитатор, подавал Воронкову обоймы и старался не поднимать голову. Таким образом, создавалась полная иллюзия боя, передний край гремел, заволокся дымом, а Митрохину позвонили из штаба дивизии:
– Что, взяли высоту?
– Деремся, товарищ майор.
– Когда возьмете, сразу сообщите.
– Есть. Только…
Его не дослушали, бросили трубку. «Максимы» вели огонь снизу вверх. Не сказать, что шумное прикрытие оказалось эффективным, однако немцы стали нести первые потери. Прилетевшая пуля ударила в лицо солдата, его положили на дно окопа, где он вскоре умер. Офицер, стрелявший из автомата, получил легкое ранение в руку. Русские «максимы» опасно пристрелялись, над брустверами поднималась глинистая пыль от попаданий пулеметных очередей. Офицер поглядел на ладонь, испачканную кровью, и отдал распоряжение не высовываться.
Дуэль понемногу затихла. Бесконечно долгим оказался сентябрьский день. Солнце повисло на одном месте, тянулись часы. Борис изредка менял положение, ныл позвоночник, хотелось просто согнуть и разогнуть тело, но удавалось лишь пошевелиться. Пулеметчики стерегли склон и в отместку за смерть товарища посылали очереди во всякое шевеление.
Очень неуютно чувствовал себя бывший лейтенант Сергей Маневич. Узкая щель, в которую он с трудом втиснулся, находилась в ста шагах от немецких окопов, он слышал негромкий разговор и даже ощущал табачный дым. Рана на боку пекла и чесалась, хотелось потрогать ее, но гимнастерка присохла намертво. Кроме того, слишком высоко торчала левая нога, ей не хватило места в промоине. Сергей со страхом ожидал: скучающий немец всадит в нее очередь, сломает кости, и тогда уж точно из глиняной норы не выбраться.
Однако он дождался темноты и осторожно пополз вниз, даже прихватил винтовку одного из погибших. В рощице у подножия собрались уцелевшие. Жадно глотали солоноватую колодезную воду, никак не могли напиться. Ивану Межуеву стало плохо, кружилась голова, к горлу подступала тошнота. Сквозь звон в ушах он слышал, как спорят со старшиной Глуховым, требуя водки.
– Утром будет, – отвечал тот.
– А почему не сейчас? Нам полагается.
Политрук Воронков, как всегда, веселый и энергичный, с сочувствием объяснял:
