Потом загудел колокол. Конечно, никакого колокола не было, но звук, который издала сковородка, припечатавшись к голове Германа-Даниила, получился очень похожим на колокольный — густой, тягучий.
— Ты сделал мне больно! — сказал Марк, занося сковородку для нового удара.
…Со смотрин я вернулся в драной рубахе и синяками на шее, но вполне довольный, исходом дела. Герман, он же Даниил, он же Аполлон Бельведерский и Властелин чужих колец, отведав марусиного гнева, покинул поля боя в куда более плачевном виде.
— Нет, этого так оставлять нельзя, — подбоченился Кирыч.
— Синяки припудрить можно, и ничего не будет видно! — сказал я, вообразив, что Кирыч, пылая местью, собрался разметать аполлоновы клочки по закоулочкам.
— Съезжаться надо, — разочаровал меня он. — Иначе какой-нибудь тип Марка точно убьет.
— Его убьешь! — сказал я, вспомнив, как ловко наш друг обращается со сковородками.
* * *
— Кыс-кыс-кыс, — Марк не унимался.
— Не гоморра, а умора, — раздраженно сказал Кирыч. — Один за кошками бегает, другой ворон считает. Так мы до завтра не управимся.
Кирыч ворчал больше для проформы — на улице осталось только два предмета, подлежащих транспортировке. Во-первых, тюк с кастрюлями. Во-вторых, гипсовый Аполлон. Его рукастая копия наверняка обирала сейчас несчастных мужчин, желающих вечной любви за 120 долларов, а он стоял возле подъезда, как часовой рядом с Мавзолеем. Ветер дул изо всех сил, но Аполлон лишь слегка покачивался на неровностях асфальта, сохраняя горделивую осанку и лицо — глупое и чванное.
— Ты уже битый час пялишься на это чучело, — сказал Кирыч, примериваясь к кастрюлям.
— В хороших руках и чучело может стать человеком, — парировал я, понимая, что это всего лишь фигура речи.
Статуя, кое-как сляпанная безвестным ремесленником, вряд ли украсила бы собой даже парк культуры и отдыха, не говоря уже о квартире, которую я задумал превратить в изящную бонбоньерку. Для этой цели был куплен гобелен из конского волоса с вытканным на нем знаком «инь-янь» и две кожаные рамы цвета меди. Чванно-глупый Аполлон с ними никак не гармонировал.
— В крайнем случае, статую можно как вешалку пользовать, — предложил Кирыч, как всегда безошибочно угадывая ход моих мыслей. — Пальто вешать все равно некуда.
Я просиял:
— Мы сделаем вот что! Выкрасим парня в синий цвет, а на голову ему напялим бейсболку. В таком виде у него есть хоть какие-то шансы сойти за произведение искусства. «Поп-арт» — это, кажется, так называется.
