— Скажи ему, чтобы говорил по-человечески, — вернул меня Марк на грешную землю.
— Сам скажи, — огрызнулся я, но замечание к сведению принял. — Ханс, ваш новый друг предпочитает язык своей матери.
Господи, как неповоротлив этот немецкий! «Muttersprache» — надо же догадаться так назвать «родную речь»?
Ханс послушно перешел на борьбу с непокорными русскими падежами и в большинстве случаев одерживал победу. Он говорил несколько деревянно, но грамматически правильно. Хотя, может быть, моя снисходительность была чем-то вроде платы за хансову предупредительность. Втроем мы перекочевали за стол с мраморной крышкой. Официант, как и бармен, ряженый в футболку с мартышкой на груди, принес еды (много травы и чуть-чуть мяса), два бокала белого вина и рюмку с жидкостью коньячного цвета. Текила, кажется.
— Все стало вокруг голубым и зеленым, — пропел я, чувствуя как огненная вода бежит по пищеводу.
— Прекрати, перед иностранцем стыдно! — зашипел Марк.
— Свахи разные нужны, свахи разные важны! — парировал я.
Марк с неодобрением посмотрел на меня и перешел к самопрезентации.
— Знаете, Ханс, я мечтаю отправится в кругосветное путешествие. Помните, как у Жюля Верна?
Вот они — преимущества телевидения. Марк, вряд ли читавший затейника Жюля, мог с легкостью на него сослаться. Ханс вежливо кивал.
— Вы, наверное, много путешествуете, — предположил Марк и сделал бровки домиком, что означает у него крайнюю степень участия.
— Да, я очень часто по дороге… — начал Ханс.
— «В дороге». Как вариант — «в пути», — автоматически поправил я и еще раз попытался приступить к своим обязанностям. — Марк — очень хороший. Еще не старый — всего 30 лет. Разбирается в раздельном питании, раз в неделю ходит в фитнес-центр и очень хочет жить на Лазурном берегу.
Марк залился краской. Скажите пожалуйста, прямо как дева после первого поцелуя. Я тяпнул еще одну рюмашку, чудесным образом оказавшуюся передо мной, и заел жар листиком салата. Марк посмотрел на меня так, будто трава, которую я грыз, была смыслом его существования.
— Я пью только вино, — печально улыбнулся он.
— Не учите меня жить, — огрызнулся я, догадавшись, кто причина его вселенской скорби.
Я отвернулся. Если Марк считает, что справится без меня — битте шен! В дальнейшей беседе я участвовал лишь краткими междометиями, выражающими то сомнение, то участие, то согласие. Судя по недоуменному взору Ханса, попадал не всегда в строчку, но мне уже осточертело ломать комедию.
