— Это мой друг Марк, — сообщил я Хансу. — Его бабушка была немкой. Он хотел поговорить с вами о родине его предков.
— При чем тут «огонь»? — не поверил Ханс и добавил. — Мой папа не воевал. Он только лечил раненых.
Кажется, он заподозрил, что Марк требует компенсации за родственников, сгинувших в печи нацистского концлагеря. Ситуация осложнялась. Вряд ли Ханс согласится пожертвовать Марку все движимое и недвижимое имущество из чувства вины.
— Мой друг всего лишь хотел спросить, нет ли у вас зажигалки, — сказал я.
Ханс недоверчиво оглядел Марка.
— Ваш друг не курит, — безапелляционно заявил он.
— Почему это? — удивился я.
— У него хороший цвет лица и на радужной оболочке глаз нет никаких изменений.
Скажите, какой Шерлок Холмс! Сейчас он скажет, что Марк живет в коммуне «Содом и умора» и занимается тем, что облапошивает богатых иностранцев.
— Может быть, он просил огня для вас? — пристально посмотрел на меня Ханс. — Вы курите не меньше пачки в день.
«Неужели зубы черные? — мелькнуло в голове. — Вот стыд-то!».
— У вас камни в левой почке, вы нерегулярно питаетесь, — продолжил Ханс зачитывать результаты импровизированных анализов.
— И прыщ на заду, вызванный эдиповым комплексом, — добавил я, пытаясь удержать инициативу, которая стремительно ускользала в немецкие руки-лопаты.
— Что он говорит? — встрял Марк, не понявший из нашей беседы ни слова.
— Говорит, что уже влюблен в тебя без памяти и завтра переведет на твой счет пару миллионов, — сказал я.
— Чек вас не устроит? — спросил Ханс по-русски и улыбнулся, демонстрируя жемчужные зубы.
Дантисты над ними неплохо потрудились.
«Гансик — полиглот», — с ужасом понял я.
— Вы врач? — осведомился я по-русски, не желая больше вспоминать Эллу Багратионовну.
— Сейчас работаю финансовым экспертом, но в молодости я три года изучал восточную медицину, — пояснил он. — Тогда это было модно: Тибет, буддизм, дети-цветы… Помните?
— Нет, не помню, — сказал я оскорбленно. «Он, что, думает, мы ровесники?» — подумал я и добавил. — Но выпить за это надо.
Я выхватил рюмку из хансовой лапы, влил в себя прозрачную жидкость, а потом громко задышал. Напиток, вопреки ожиданиям, оказался экзотическим. Ах, все равно! Главное, что не слабее водки.
Через пару минут жизнь показалась мне прекрасной и удивительной. Ханс, придвигаясь ко мне брюхом, что-то втолковывал по-немецки. «Пушкина в оригинале он точно не читает», — подумал я. Это значит, что потеряно еще не все.
Я блаженно улыбнулся.
