— Дорогой Всеволод Эмильевич! Хорошо, что вы предупредили меня! Как это я сам не подумал об этом?!
— На то вы и поэт, — засмеялся Всеволод Эмильевич, — чтобы не думать о житейской прозе!
— Нет, я думаю о прозе. Посмотрите, на кого я похож! Мне надо прежде всего побриться и потом зайти к прачке за белым костюмом. Нельзя же появляться на комиссии в таком потрепанном виде.
— Да вы с ума сошли! — воскликнул Всеволод Эмильевич. Тон у него был совершенно серьезный, и я почувствовал, что он и не думает шутить. — Нет, Рюрик Ивнев, — вы не только поэт, но вы еще и ребенок! О чем вы думаете? Зачем вам бриться?
— Как зачем? Это принято — бриться, я и бреюсь, а эти дни как–то вышло так, что не успел.
— Ну и благодарите небо, что не успели. Сейчас вы, к счастью, так обросли бородой, что не похожи на типичного интеллигента. Вы что, хотите предстать перед комиссией «во всей красе»? Они вас прямо в «ОСВАГ» [18] и зачислят: там тоже требуются интеллигенты.
— Хорошо, — улыбнулся я, — теперь все понятно. Я не буду бриться. Значит, и белый костюм отставить?
— Конечно, — засмеялся Всеволод Эмильевич. — Вот в этом и идите. Он не настолько грязен, чтобы оскорбить «высокое собрание», и не настолько чист, чтобы они заключили вас в свои объятия. Поймите раз и навсегда, что с завтрашнего дня и до окончания комиссии вы — деревенский парень, близорукий, косолапый, бестолковый, обуза для всякой воинской части. И вдобавок малограмотный, негодный в писаря. Вот и все. Иначе — прощай, Батум!
Признаюсь, что хотя я и послушался Всеволода Эмильевича и сделал все, как он советовал, но в душе считал, что он сгущает краски и, — может быть, даже не сознавая этого, — продолжает балагурить. Но на другой день я убедился, что если бы не послушался Всеволода Эмильевича, то провалил бы свой отъезд.
Явился я на другой день в призывную комиссию обросшим, в помятых белых брюках, в старой косоворотке и в сандалиях на босу ногу.
У меня было такое ощущение, будто я должен сыграть роль, данную мне Мейерхольдом. Я волновался, как настоящий актер перед выходом на сцену, но свою роль не провалил. Все прошло благополучно.
Не обошлось без курьеза, который рассмешил Всеволода Эмильевича так, что все оставшиеся дни до моего отъезда в Батум он не мог без хохота вспоминать о нем.
После решения комиссии, в которой заседал «мой окулист», о моем освобождении от воинской повинности, я перешел «в ведение» очередного писаря. Передо мной сидел здоровенный детина, упитанный, с лоснящимися щеками и самоуверенными движениями.
