Но вижу в снах, что отступился рок;
Я груз его стряхнул единым махом,
И встать сумел, и зашагал по шляхам,
Свободный, словно в поле ветерок.
Посильна мне ходьба и даже бег;
Могу бродить осенними лугами;
Весною выйти на скалистый брег;
И летом брод нащупывать ногами
В ручье; или стекло замерзших рек,
Коньки надев, исчерчивать кругами.
106. Сумерки
Глухая боль сжимает сердце дня
С заходом солнца; замелькали тени
Мышей летучих на кустах сирени,
И детская утихла беготня.
Волы с полей плетутся вдоль плетня,
Бой колокольный отзвуком мигрени;
Вот по соседству скрипнули ступени —
Там ужинать садятся у огня.
А я лежу недвижимо в саду,
И думаю, что годы проведу
На этом ложе, немощью клейменном;
И утешаюсь рифмами, пока
На мир луна не глянет свысока
И не повиснет вон над тем лимоном.
107. Здоровью
Здоровье! Жизнь уходит день за днем,
И год за годом тонет, как в трясине,
Без перемен – твое крыло поныне
Печальный мой не осенило дом.
И в жизни, обернувшейся нулем,
Я смысл ищу, напрасно лоб морщиня,
Как те, чьи очи в море и пустыне
Ощупывают мертвый окоем.
Не так вопили греки в крае диком,
Полоску моря взорами сверля,
Как я тебя приветствовал бы криком;
Не как Колумб, стоявший у руля
В тот час, когда над корабельным гиком
Громоподобно ухнуло: «Земля!».
…греки – имеется ввиду знаменитый эпизод из «Анабасиса» Ксенофонта: «В конце концов, после пяти месяцев марша и кровопролитных схваток, около 6000 уцелевших греков достигли пункта назначения. А когда наконец перед измученными солдатами открылась водная гладь Понта Эвксинского, прозвучал ликующий крик: „Таласса! Таласса!“ („Море! Море!“)».
108. Утраченые годы
Сначала детство прочь мое ушло —
Куда ушли следы смешного пони,
Куда ушли цветы на горном склоне,
Коньки ушли, удилище, весло.
А после юность прыгнула в седло,
За музыкой и танцами в погоню —
Куда уходят девичьи ладони,
Куда уходит летнее тепло.
Теперь и зрелость тонет там же, где
Плач пленных птиц, и прошлогодний лед,
И каждый день, потраченный впустую.
Смирилась плоть, покорная узде,
Но мой мятежный дух крылами бьет,
Бездонности небесной салютуя.
109. На форзаце «Le mie prigioni»
Поэт, чей дух был кроток и смирен,
Изведавший австрийские темницы,
Оставил эти светлые страницы,
Италию поднявшие с колен.
И в Шпильберге, под гнетом мрачных стен,
Он сеял зерна, из каких родится
Свободы долгожданная пшеница,
Пока не завершился долгий плен.
Но для чего мой тесный каземат,
Где, в тщетном ожидании известий,
Надежды угли все слабей чадят?
Здесь не раздастся зов к священной мести,
