Пахомий перешел в наступление:
— Если бы я мог, отец родной, успокоиться, я бы давно это сделал! Мне тяжело выполнять свое послушание, поэтому буду просить собор, чтобы назначили мне другое. Каждый день, проходя мимо его могилы, я начинаю думать о смысле неразложившегося тела Лазаря, но ничего не выходит. Должно же быть хоть какое-нибудь объяснение всему! Я уже весь извелся, Парфений. Какая уж тут молитва!
Игумен, чувствовалось, потерял остатки терпения:
— Ну, все, Пахомий, ты меня достал! Пойдем со мной. Как ты мне все-таки надоел!
Монахи направились в братский корпус. Войдя в свою, ничем не отличающуюся от остальных братских, келью, игумен долго рылся в ящике письменного стола, пока не вытащил старую тетрадь.
— Вот, Пахомий, разъяснение для твоего гордого ума.
— Что это, отче? — кладбищенский монах с любопытством вытянул шею.
Игумен еле скрывал обуревавшее его раздражение:
— Слушай! Лазарь последние дни своей жизни вел дневник. Когда боли достигли своего апогея и надежды на выздоровление уже не было, он написал эти простые слова обыкновенным карандашом, но собственной кровью. Мне принесли эту тетрадь, и я, прочитав эти строки, попридержал ее у себя. Полный смысл написанного мне открылся только в день поднятия его останков. Сейчас я подумал, что, может быть, Лазарь хочет, чтобы ты знал истину, и решил все же дать тебе почитать его дневник, так как там содержится разгадка странного неразложения тела иеромонаха Лазаря. Только знай, — старец погрозил Пахомию пальцем, — чтоб ни одна живая душа после не узнала ничего, а то мы с тобой нарушим предсмертную волю покойника и Матери Божией.
— Я буду нем, отец, как…как…Лазарь!
Игумен засмеялся, отдал тетрадь, и Пахомий отправился в свою келью, надеясь, что мучительные помыслы скоро оставят его. Предварительно помолившись, монах присел на кровать и осторожно открыл тетрадь. Она была почти не заполнена, только несколько страниц, исписанных мелким аккуратным подчерком, свидетельствовали о том, какую телесную муку претерпевал старый Лазарь. Пахомий стал читать:
«17сентября:
Сегодня боль усилилась, и я, несчастный, жаловался Господу на непереносимое жжение в области желудка. И это вместо того, чтобы благодарить Его за ниспосланную болезнь. Как говорят отцы, здоровье — дар Божий, но болезни — это величайший дар. Лучше бы я не отказался от морфия, но благодарил бы Бога, да простит Он меня. Осталось потерпеть самую малость, а я все ропщу. Господи, помилуй!
