— Старички божьи! — с досадой вырвалось у нее.
Ей подумалось в этот миг, что «заяц» выскочит из двери и она не сумеет его сцапать.
Но недаром же говорят, что врожденный талант — талант от Бога. Будь кто другой на ее месте — отступился бы, а талант Евдокии Порфирьевны подсказал ей еще один способ. Можно сказать — старинный, народный. Накрепко забытый. А в ней вот, где-то в глубине ее, сохранившийся и в нужный момент проснувшийся.
Евдокия Порфирьевна вытащила из стола банку с медом, окунула в него слегка мизинец, дала меду, подняв палец, растечься по всей подушечке и этим-то медовым пальцем залезла под основание ножа.
А когда она вытащила его оттуда, на влажно-блестяще обдернувшейся медом подушечке тускло сияла желтая крупица.
Как ни тщательно протирала Марья Трофимовна миксер, а судьба оказалась ловчее ее. Достаточно было застрять одной, чтобы раскрыться их тайне, — одну судьба и упрятала.
Евдокия Порфирьевна смотрела на желтую крупицу у себя на пальце и чувствовала, как глаза у нее буквально становятся круглыми. Она потянула мизинец в рот, ухватила крупицу зубом и надавила им. Между зубами металлически скрежетнуло, но в то же время крупица и подалась зубу — словно бы прилипла к нему!
Евдокия Порфирьевна выкатила крупицу обратно на ладонь и теперь долго-долго, поворачивая ладонь и так и эдак, смотрела на желтую находку.
И пока смотрела, глаза ее мало-помалу перестали круглиться, и в них зажегся тот бешеный охотничий блеск, каким они горели обычно, когда, войдя в автобус, она наметанно угадывала в пассажирской толчее лица безбилетников.
— Ах вы, старички божьи! — снова произнесла она, и в голосе ее был этот же охотничий азарт. — Вот он, кофе-то растворимый, вот он… особый!
