«Ишь, как расселись: ноги-то, ноги — вместе, врозь, вместе, врозь. Ловко получается: мужик ноги раскинул, баба, наоборот, сдвинула. Будто боится, что прямо здесь, в метро, при всем народе к ней под юбку полезут. И как по заказу сидят вперемежку: он, она, он, она… врозь, вместе, врозь, вместе…» — Володя смотрел на сидящих напротив. Вагон покачивало, мысли убаюкивали. Володя любил метро.
Полудремотная расслабленность дорисовывала картинки, в которые Володя ярко и непристойно обрядил противоположный ряд: «Какой-то узор, в самом деле. Почему, когда просто рядом сидят, то есть задница к заднице, то и ноги касаются ног их внешней частью. Мужик и раскрывает ноги так, что рядом другому мужику не сесть. Обычно влезает баба. С другого края — опять мужик. И опять ноги врозь (благо, в штанах — на людях-то).
Другое дело, когда он на ней. Здесь, уж все по-другому: у нее — ноги раздвинуты, а у него вместе. И правильно. Иначе — не войдешь в нее „с удобством“…»
— Молодой человек, подвиньтесь, пожалуйста.
— Садитесь, садитесь, я выхожу, — Володя, краснея, засуетился к выходу.
Апрельское солнце растопило снег. Володя хмуро рассматривал ботинки, впитавшие всю воду, которую он зачерпнул, выпрыгивая из вестибюля «Таганской». Шмыгнул носом, вздохнул и привычной дорогой направился к Ленкиному дому.
Николай вслушивался в слова Володьки, одноклассника Лены.
— Как нет дома? Она ушла из школы давно. Так… значит, без меня — на Красную площадь!
— Успокойся, юноша, стул не виноват. Нечего его ломать, убери руки… Не стучи стулом, сказал! — Николай хотел вышвырнуть мальчишку из комнаты, да спохватился: Лена, обидевшись, может замолчать на неделю. А то и на месяц…Да, чудной ребенок.
Несколько лет назад, когда Лена училась в третьем классе, Любе зачем-то понадобился карандаш. Переворошив ящик письменного стола, она решила заглянуть в портфель дочери. Николай, сидя напротив, слышал шелест бумаги, затем почувствовал настороженность жены. — Ты только послушай, Коль, что эта дурочка пишет. Это, между прочим, ее дневник. Вот о тебе: «…Я ненавижу своего отца. Весь его облик в моем представлении сводится к двум частям: огромный нос и очки. Он думает, что под очками он скроет свою слепоту. Как бы не так! Он слеп внутри. Он не видит, не чувствует, не замечает меня. Меня, единственную, кто еще может его любить…»
Внезапно повернувшись, Николай почувствовал присутствие Лены. Напряжение и парализующий страх ребенка Николай понял с такой силой, что, метнувшись к жене, выкрикнул:
