Я вздрагиваю:
— Артур, убери руки!
— Зачем? — он пьяно ухмыляется мне в лицо. — Я так хорошо тебя ощущаю… И себя… Ты такая мягкая и в то же время — упругая…
Все еще пытаюсь оттолкнуть его:
— Я предупреждаю, Артур!
— А потом мы поедем ко мне… — он меня не слышит. — Я возьму тебя прямо в этом платье. Оно меня возбуждает.
И тогда я ударяю Артура.
Пощечина моя звучит как заключительный аккорд к песне. Пощечина звучит уже практически в тишине. И все присутствующие в зале изумленно смотрят на нас.
Артур несколько секунд глядит на меня осоловело; видно, никак не может осознать, что же только что произошло; наконец осознает, глаза его полнятся гневом, и Артур хочет ударить меня в ответ. Но в движении его нет уверенности — все-таки женщина перед ним. И я легко останавливаю его руку. Потом ударяю второй раз. Я думаю дать всего лишь еще одну пощечину, но в волнении вкладываю в удар такую силу, что получается у меня весьма весомая оплеуха. Я никогда не думала, что у меня тяжелая рука.
Не удержав равновесия, Артур падает под ноги стоящих вокруг людей. Раздаются смешки и даже где-то аплодисменты. А Артур, лежа на полу и гневно сверкая глазами, шипит что-то. Бранные слова, что он бросает мне в лицо, тонут в общем шуме. Я слышу только обрывок фразы: почему-то Артур не очень уважительно отзывается о России… Я переступаю через него, поверженного, и покидаю зал.
Потом иду по улице и смеюсь нервно. Ловлю такси и еду домой. А дома опять навзрыд плачу. Наплакавшись всласть, совершаю обход дома: проверяю все запоры — на дверях и окнах. Я боюсь, что Артур явится ночью брать реванш.
Попробовав в одиночестве кусочек праздничного торта, сразу после полуночи ложусь спать. И сплю в эту ночь беспокойно. Хотя, слава Богу, никто не ломится в мою дверь.
Просыпаюсь рано. И — совершенно спокойная. Вчерашний случай с Артуром — последняя капля, переполнившая чашу моего терпения. Я уезжаю сегодня. Я решила это твердо — отсюда и спокойствие мое.
Мысль об отъезде не покидает меня ни в ванной, где я принимаю душ, ни на кухне за завтраком. Вероятно, это правильная и достаточно своевременная мысль. И созрела она, конечно же, не сегодня. И не вчера… Она, должно быть, зрела во мне давно, но я о том ничего не знала.
Постояв минут пять в кабинете Петера (так я прощаюсь с любимым), начинаю собирать чемодан: вещей у меня — собственно моих — не так уж много. И чемодан мой — небольшой: даже носильщик не потребуется. Все, что подарено Петером, не беру. Укладываюсь спокойно, аккуратно. Я с детства привыкла беречь вещи. Они ведь как живые. Я к ним так отношусь — бережно, и они ко мне — соответственно… Долго служат.
