Смотрю ему в глаза. Я мечтаю, чтоб он прочитал мою мысль во взгляде; я внушаю ему свою мысль…
— Навсегда… — шепчет Петер и целует меня в подбородок. — Навсегда…
Дома Петер заваливает меня подарками. Я еще в аэропорту удивлялась: почему у него такой большой багаж? Свертки, сверточки, пакеты, коробочки высятся на моей кровати горой.
Я распаковываю подарки и, дабы доставить Петеру удовольствие, ежеминутно что-нибудь восклицаю:
— Ах, какая кофточка! Она должна быть мне очень к лицу! — я на минуту отбегаю к зеркалу. — Ах, у тебя чудесный вкус! — опять возвращаюсь к кровати. — А это что? Фен? О, какое чудо! Петер, ты прелесть!.. Духи, кроссовки… Петер, ты потратил целое состояние! А это что?
Я вытаскиваю из горки новый пакет, разворачиваю…
— Нижнее белье? Какое нежное! Почти прозрачное. А кружева-то!..
Петер не выдерживает моего восторженно-удивленного взгляда. Слегка смутившись, отводит глаза:
— Извини, но я подумал… что могу себе позволить это. И вообще… Ты мне кое-что пообещаешь?
— Что именно?
— Нет, ты пообещай…
— Не зная — что?
— Да. Ты же мне веришь?
— Ну хорошо… Обещаю… — говорю я все-таки не без некоторого сомнения.
У Петера взволнованно блестят глаза:
— Мне бы очень… очень хотелось полюбоваться на тебя в этом… великолепии.
— Прямо сейчас? — я тоже несколько смущена, но мне и невыразимо приятно, что на меня очень хотят полюбоваться в этом… великолепии.
Петер смотрит на меня умоляюще. Я не могу ему отказать и, подхватив сей драгоценный пакет, удаляюсь в ванную.
Через минуту разглядываю себя в зеркало. Нет, это не я! Это богиня какая-то! Что делают с женщиной красивые вещи! Как преображают! Боже мой! Девушкам из «Otto» до меня — как до другой планеты.
«Ах, Петер! Ты знал, как мне угодить! Если я до сих пор сама себя ненавидела, то сейчас я сама себя люблю. Пусть я теперь нарциссистка! Пусть! Мне до этих обозначений нет никакого дела! Ибо я — совершенство! Или во всяком случае очень близка к нему. Вот в этом изумительном нежнейшем наряде я отныне должна шествовать по миру, а мир — восхищенный и ослепленный — должен ложиться покорно к моим ногам. И шепот — восторженный шепот — должен доноситься отовсюду: «Женщина идет!..»
Я поднимаю руки и сцепляю их за головой. Грудь моя кажется мне такой прекрасной! И становится досадно, что ее никто не видит. Красота пропадает, остается неоцененной.
Но тут же возражаю себе:
«Почему неоцененной? Вроде бы Петер очень даже ценит… Вон какое роскошное обрамление подобрал!»
